Партии в XIX веке как элемент политической культуры США

Читателю, хотя бы поверхностно знакомому с работами социологов, культурологов, антропологов по теории культуры и цивилизаций, сразу же бросится в глаза некоторая искусственность термина «американская цивилизация». Действительно, даже попытавшись сориентироваться на обширнейшем и далеко не ровном поле, где орудуют «цивилизационщики» — авторы социологических и культурологических (не говоря уже о философских) теоретических работ, практически невозможно найти корректное (с точки зрения разнообразных теорий) обоснование существования собственно «американской» (принадлежащей Северной Америке или еще более узко — США) цивилизации.1

Однако при известных усилиях можно отыскать материал для конструирования скромной парадигмы конкретно-исторического исследования. Для этого придется оперировать в большей степени не строго научными, а скорее расхожими, общеупотребительными понятиями «цивилизации» и «культуры». Хотя и в рамках строго научного дискурса можно найти такие определения «цивилизации», как национальной социокультурной общности, противопоставляющейся другим национальным общностям и глобальной системе отношений и при этом обладающей коммуникативным единством и своим историческим опытом, привязанным к истории государственности.2

Кроме того, крайне привлекательна для историка традиция, которой придерживаются чаще всего антропологи, использовать слово «цивилизация» как синоним слову «культура». Здесь можно привести отличия «культуры-цивилизации» от «истории», которые отмечал американский культуролог и антрополог А. Кребер. Эти отличия определялись двумя главными факторами. Первый состоял в том, что культура раскрывается через набор образцов, абстрагированных от поведения, а историк имеет дело непосредственно с поведением людей или событиями. Второе отличие культуролога от историка в его способности (возможности) абстрагироваться не только от событий, но и от личностей, в то время как историк изучает личности и народные массы в том виде, в котором они представлены в документах. Подразумевается, что историки отбирают наиболее влиятельные личности и излагают события, которые были широко известны или оставили неизгладимый след. Кроме того, историку позволительно сравнивать события и институты различных обществ или периодов. Тогда как антрополог-культуролог должен сравнивать культуры обществ раздельно по периодам или ареалам.3

Имея в виду эти соображения и воспринимая «культуру» расширительно — как совокупность материальных и духовных характеристик общества в его историческом развитии, можно обращаться к изучению отдельных исторических аспектов развития «американской цивилизации» или «американской культуры».

Интересное и вполне применимое к задачам настоящего исследования определение цивилизации дает Майкл Каммен в предисловии к известной в США книге «Парадоксальный народ: Рассуждения об истоках американской цивилизации»: цивилизацию можно рассматривать как «образ жизни и отражение такого состояния общества, которое характеризуется идентифицируемой моделью, определенным преобладающим стилем, общим, если не для всех, то по крайней мере для подавляющего большинства общественных проявлений. Этот стиль выявляется даже в напряженности внутри общества, в общественных различиях и конфликтах, в той степени единства, в чувстве общности целей, которые характеризуют общество».4

В нашем случае речь пойдет о роли и месте политических партий в формировании «американской цивилизации» или «политической культуры» (как фрагмента «культуры» в целом) на одном из отрезков истории страны. Такой подход может быть связан с некоторой уже определившейся историографической традицией подхода к партиям XIX в. как «проводникам политической культуры».5 При этом система партий рассматривается как неотъемлемый компонент американской культуры, один из факторов ее самобытности, отличия от других культур. В более узком смысле предполагается сосредоточиться на вопросах, связанных с восприятием американцами, жившими в то время, роли партий в обществе на том этапе, когда одновременно формировались и партии, и отношение к ним, и новая политическая культура Америки.

Общеизвестно, что политические партии — важнейший элемент американской политической системы. Контуры этой системы были обозначены Конституцией 1789 г. О том, что и сама конституция и созданная на ее основе демократическая форма правления разительно отличались от реалий мира, окружавшего молодые Соединенные Штаты, составляли особые характеристики «американской цивилизации», писали по обе стороны Атлантики на протяжении всей истории страны.6 Дэниел Белл включает двухпартийную систему наряду с «землей, равенством, пространством, безопасностью, материальным изобилием и конституционализмом» в набор понятий, раскрывающих американскую исключительность.7

Однако, и это еще одно «общее место» американской политической истории, партийная система возникла вопреки изначальным устремлениям ее фактических «творцов» и далеко не сразу. Что еще важнее, содержание конституции совершенно не предусматривало создание каких-либо дополнительных политических механизмов или систем. Именно об этом писал в начале 1980-х годов Артур М. Шлезингер: «Политические партии представляют собой абсолютную аномалию в американском политическом устройстве. В представлениях и традициях отцов-основателей республики политическим партиям не было места».8

Формально «партии» или «фракции» существовали еще в колониальный период, особенно активно они действовали в революционные годы и во время ратификации федеральной конституции. При этом партийное» или «фракционное» противостояние сторонников британкой короны — тори и приверженцев независимости — вигов, или противников и поборников ратификации Конституции 1789 г. — все огульно записывалось в разряд негативных, нежелательных при республиканском правлении явлений. Дж. Мэдисон в десятом выпуске «Федералиста» писал в 1788 г. о том, что главным преимуществом Союза (создаваемого новой конституцией) будет заложенная в его устройстве возможность «прекратить и поставить под контроль разрушительную деятельность фракций».9

Для американских политических лидеров первого поколения, воспитанных в рамках британской политической традиции, было вполне естественно унаследовать и критическое отношение к партийным механизмам. Это находило свое отражение и в политической риторике, и в восприятии партийной или «фракционной» борьбы.

Англо-американский негативизм, проявлявшийся к партиям, коренился в отношении к британскому опыту конца XVII — начала XVIII вв. Острые социальные, внутри- и внешнеполитические, религиозные конфликты, выпавшие на долю англичан того времени, в восприятии современников сопрягались с ожесточенным соперничеством партий (или фракций).

При этом, как часто бывает, причина и следствие поменялись местами — партиям приписали роль разжигателей розни, а с их уничтожением связывали возвращение единства и умиротворения. В партиях видели как проводников анархии (способствовавших социальной нестабильности), так и инструменты установления тирании (организаций меньшинства, навязывающего свою злую волю большинству). Приверженность партиям (фракциям) считалась антонимом «общественным добродетелям».

В рамках общих антипартийных представлений, конечно же, существовали некоторые вариации, также связанные с англо-американской политической традицией. Как подчеркивал в своем классическом труде о развитии в США идеи партийной системы Ричард Хофстедтер, существовало три «архетипических» подхода к партиям.10 Первый был связан с именами лорда Болингброка в Англии и Александра Гамильтона в Америке и состоял в восприятии партий как такого зла, которое может и должно быть устранено, даже если для этого потребуется создание временной партии «национального объединения». Второй архетип представляют Д. Юм и Дж. Мэдисон, которые, хотя и считали партии несомненным злом, тем не менее выводили их существование из самой природы свободного государства. Дж. Мэдисон на страницах «Федералиста» не только осуждал фракции. Он также писал о том, что свобода в обществе неизбежно побуждает к фракционному расколу, подобно тому, как воздух побуждает разгораться огонь. И было бы «безрассудством уничтожить свободу, без которой не может быть политической жизни, из-за того, что эта свобода порождает фракции».11 В духе идей Дж. Локка Мэдисон главным образом акцентировал роль законодательной власти в урегулировании коренящихся в «самой человеческой природе» стремлений к отстаиванию противоположных религиозных, политических и других взглядов. Эти противоречия (главное среди них связано с неравномерным распределением собственности) и «разделяют человечество на партии, разжигают взаимную вражду и склоняют партии не к сотрудничеству во имя общего блага, а ко взаимным притеснениям…»12

Третий и самый редкий архетипический подход к партиям как к позитивному явлению, по оценке Р. Хофстедтера, представлял Э. Берк в Англии. Несмотря на то, что непосредственных последователей у Берка среди поколения отцов-основателей не было, многое в колониальном и раннем национальном опыте американцев перекликалось с определением партий, которое дал Берк в 1760-е годы: «Партии представляют собой группу (коллектив) людей, объединившихся с целью способствовать совместными усилиями реализации интереса нации на основе общих, разделяемых этими людьми принципов».13 Главное, что постепенно «готовило» американцев к восприятию партий как блага для общества, это привычка наблюдать множественность интересов (в колониальную эру преимущественно религиозных) и жить в обстановке мирного соперничества и взаимной терпимости.

Тем не менее возникновение партий в самом начале существования американского государства было воспринято как противоестественное при республиканском правлении и поэтому нежелательное явление. После того как уже в годы президентства Дж. Вашингтона (1789—1797 гг.) проявилось соперничество группировок, впоследствии вложившихся в партии федералистов и джефферсоновских республиканцев, казалось, что сама двухпартийная форма противостояния политических группировок скопирована с образца британских вигов и тори. На самом деле и при Вашингтоне и особенно при последовавшей администрации Дж. Адамса (1797-1801 гг.) крупные объединения сторонников администрации и оппозиции — конгрессовские фракции и партии в более широком смысле (действовавшие на уровне штатов) — проявили способность к позитивным, необходимым для функционирования государственных институтов действиям: проведению выборных кампаний, структурированию работы федерального законодательного органа, легализации и институциональному закреплению статуса оппозиции и виде «второй» партии, осуществлению мирной передачи власти проигравшей на выборах правящей группировки победителям и прочее.

Тем не менее и политическая элита (отцы-основатели) и общественное мнение в целом продолжали относиться к партиям негативно, видеть в них угрозу интересам «большинства», «республиканизму». В 1799 г. А. Гамильтон писал родственнику в Шотландию об истории своей жизни и о карьере государственного деятеля: «Государственная служба в этой стране малопривлекательна. Материальные выгоды, которые она сулит, так невелики, что с трудом могут побудить человека пожертвовать ради нее тем достатком, который могут принести занятия любой свободной профессией. Возможности же творить добро из-за зависти к власти и духа фракций слишком ограничены, чтобы оправдать личные жертвы. Дело партий так продвинулось, что должное влияние и энергия исполнительной власти оказались ослаблены, равно как и способность государственных чиновников к хорошим делам. Все это вместе лишает смысла мотивы, могущие побудить добродетельного человека пожертвовать своими личными интересами ради государственной службы.14 Противопоставление «добродетели» («гражданской добродетели» — «public virtue») и «партий» («приверженности партиям») — один из заметных и крайне устойчивых мотивов американской политической риторики.

Первые десятилетия партийной истории страны фактически проходили под знаком своеобразного противоборства антипартийных британских традиций и вполне позитивной собственно американской партийно-политической практики. Негативное отношение фактических лидеров первых крупных партий к партиям как таковым можно отнести не только к их представлениями об идеальных условиях функционирования американского правительства, но и к стремлению откреститься от «заразы» внутренней розни, фракционности, «демагогии», которые ассоциировались с ненужными республике английскими (и монархическими) образцами, воплотившимися в американских «копиях».

Позитивный опыт партийной борьбы, накопленный федералистами и джефферсоновскими республиканцами, казалось бы, переносит вопрос о фактическом признании партий в сферу вопросов риторических. Поиски в текстах конца XVIII — начала XIX в. крайне редких пассажей о «пользе партий» могут показаться бессмысленными, если эта польза реально воплощалась в конкретной политике. Однако применение преимуществ согласованных политических действий (в рамках партий или фракций) для борьбы с оппонентами на выборах или в ходе конгрессовских голосований еще не означало, что партийная структура воспринималась как перманентная, осознанно используемая не только в сиюминутных интересах.

Существует мнение, что «Джефферсон и его единомышленники смогли отказаться от собственных догматов (в данном случае имеется в виду неприятие партий. — М.В.) и признать право партий на существование».15 На наш взгляд, это не совсем верно. Известные фразы Джефферсона из инаугурационного послания — «Мы, хотя и носим разные имена, тем не менее братски разделяем одинаковые принципы. Мы все республиканцы, мы все федералисты» — были продиктованы не только опять-таки риторическим призывом к единству под знаменем новой республиканской администрации. В основе было, скорее, убеждение в том, что победа на выборах открыла путь к устранению основных конфликтов в обществе (противоречий в области финансовой, международной политики и других) и поэтому снимала и саму потребность в делении общества на партии. При этом Джефферсон считал не только желаемым, но и возможным избежать в Америке «агонии» и «агитации» европейского образца. Подобно тому, как американцы признали религиозную терпимость, считал Джефферсон, они могут принять в качестве главного принципа терпимость политическую.16 Но под политической терпимостью вряд ли можно в данном случае подразумевать терпимое отношение к партийной борьбе. Ведь в практическом плане Джефферсон и его сторонники стремились расширить свою опору в обществе за счет проведения такого политического курса, который включал многие мероприятия, считавшиеся федералистскими. То, что было бы невозможным для современных партий — потеря «политического лица» в результате примирительной политики в отношении части бывших соперников, стало неизбежным следствием антипартийных настроений тогдашних американских лидеров. Постепенно дело шло к размыванию идейной основы существования оппозиционной федералистской партии, к однопартийному политическому контексту.17

Подчеркивание парадоксальности ситуации, сложившейся с формированием американских партий, — при общем негативизме строится уникальная для своего времени партийная систем, — на самом деле во многом риторический прием, используемый и современниками и исследователями. Формирование нового компонента в политической структуре было обусловлено двумя важными факторами — определенным распространением идеи легальной оппозиции (в конституционных рамках) и наличием разделения властей. Конечно, современники не сразу осознали смысл происходивших перемен, тем более, что американцам первых двух поколений — отцов-основателей и последовавшего за ним, выпало участвовать в интереснейшем эксперименте фактического воплощения и жизнь потенциала Американской революции. Политические группировки, сложившиеся в первые годы существования американского государства, были лишь первым опытом этого эксперимента. Они во многом приближались к их британским «образцам» и отделялись от тех организаций, которые появились в США позднее в силу своей элитарности, оторванности от рядовых избирателей и неспособности претендовать на контроль над политическим процессом по всей стране.18

Потребовалось гораздо больше, чем можно было бы предположить, времени для того, чтобы политические партии в США вышли из рамок общей с бывшей метрополией политической традиции и обрели достаточное количество своеобразных черт, сделавших их собственно американскими. Чуть ли не полвека ушло на складывание такой отличной от каких-либо внешних образцов партийной системы, о которой упоминал Д. Белл.

Значительные изменения в политической культуре, а вместе с ней и в партийно-политической системе и в восприятии роли партий были связаны с новым периодом истории США. Это было время активного экономического и политического развития, усложнения общественной жизни, демократизации политической системы (существенно расширилось избирательное право, выросло число выборных должностей во властных структурах разного уровня и т.п.).

Перемены начались исподволь, не одновременно, в разных частях страны, примерно с 1810-х годов активизировались в связи со «второй войной за независимость» — англо-американской войной 1812-1815 гг. -и особенно бурно развернулись в 1820-1830-е годы. Собственно упомянутая реализация республиканских, демократических идей, сформулированных в ходе Американской революции, и пришлась на эти годы, получившие название «джексоновской демократии».19

В течение первых трех десятилетий XIX в. была окончательно преодолена «инерция», порожденная европейскими клише, выработана система политических ценностей, «изобретен» своеобразный американский политический язык, с помощью которого адекватно описывался собственно американский опыт. Как раз в это время «аномальные» партии стали неотъемлемым элементом американской политической культуры, легко идентифицируемым, несущим на себе отпечаток «общего стиля», а в их деятельности начали отражаться присущие обществу «линии напряженности».

В период перехода от «эры доброго согласия» к «джексоновской демократии» — примерно с конца англо-американской войны в1815 г. и до конца 1820-х годов — американцы стали свидетелями стремительных социальных и политических сдвигов, произошедших в стране. Все изменения были так тесно взаимосвязаны, что, вероятно, о традиционном делении на «социальное», «политическое» и т.п. можно в данном случае говорить сугубо условно. При этом практически все перемены самым непосредственным образом обусловили и одновременно отразили процесс формирования политической культуры.

К таким глобальным переменам можно отнести ускорение экономического роста в рамках трех основных регионов: капиталистического Северо-Востока, фермерского земледельческого Запада и плантаторского Юга. ‘Транспортная революция», урбанизация порождали демографические сдвиги (внутреннюю миграцию), важным фактором стала иммиграция. В социальном плане следует указать рост внутренней напряженности в связи со стремительным развитием капиталистических отношений, резкой дифференциацией в обществе, всколыхнувшей различного рода движения (зарождавшееся рабочее, за отмену тюремного заключения несостоятельных должников, множество религиозных в русле «Второго великого пробуждения», морально-этические — антимасонское, сторонников сухого закона и т.п.), как правило, демократического толка. Среди сущностных политических новаций главное — появление целого комплекса вопросов, требующих решения на федеральном уровне, таких, которые связывали воедино прежде децентрализованные интересы штатов и регионов. Так, например, один из громких для рассматриваемого периода вопрос «внутренних улучшений» (усовершенствование транспортной системы) не мог быть урегулирован в рамках юрисдикции одного штата не только в связи с проблемой финансирования, но и потому, что сами дороги и каналы проходили по территории целых регионов. Такой же статус приобретали такие вопросы, как доступ к землям общественного фонда, протекционистские тарифы, Национальный банк, и другие.

К политическим новшествам «процедурного» характера относятся изменения, постепенно приводившие внутреннее устройство страны к демократической форме, основы которой были заложены в конституции и Билле о правах: расширение электората в результате пересмотра целого ряда законов штатов (в виде поправок к конституциям) и отмены большинства избирательных цензов, увеличение числа выборных должностей во властных структурах разного уровня, демократизация процедуры выдвижения кандидатов на главный выборный пост — президентский.20

Прежние, оставшиеся от джефферсоновских республиканцев и федералистов объединения, отличались необыкновенным разнообразием форм («партии», «фракции», «кокусы», «клики», «хунты»), названий (многочисленные вариации, включающие слова «республиканские» и «демократические») и одновременно неспособностью к активным, мобилизационным усилиям, к общению с новым массовым электоратом, к профессиональному стилю политической работы. Первые попытки преодоления пагубной беспартийной инерции «эры доброго согласия» и строительства новых партий традиционно связывают с деятельностью лидера демократической партии (джексоновских демократов) Мартина Ван Бюрена и его нью-йоркской «партийной машины» Олбани Ридженси.21 Сами по себе перипетии партийного строительства в Нью-Йорке в конце 1810-х — начале 1820-х годов заслуживают специального внимания, поскольку проливают свет на во все времена актуальный вопрос о формировании одного из важнейших элементов политической системы. Что же касается проблемы восприятия партий, то к ней Ван Бюрен имеет самое непосредственное отношение: он традиционно характеризуется как первый политический лидер Америки, принявший идею о позитивной роли партий.22

Известно, что Мартин Ван Бюрен принадлежал к новому поколению политических лидеров, отличавшемуся от поколения отцов-основателей по многим параметрам. Выходец из небогатой и незнатной («простой») семьи, он пробивал себе дорогу, опираясь на такие качества, которые постепенно сформировали из него политика нового американского образца: упорство и способность к компромиссам, знание человеческой психологии и развитое политическое чутье. Не семейные связи и образование, не слава ратных подвигов и магнетизм личности привели Ван Бюрена в Белый дом. Своим выдвижением на передний план в политической борьбе и в конечном итоге избранием на президентский пост в 1836 г. он был обязан исключительно партийному механизму, во многом созданному им же самим.

Роль Ван Бюрена в создании американской партийной системы раскрывается не только в его конкретных делах. Он был еще и пионером-интерпретатором роли партий в американском обществе и вдобавок практически первым автором политической истории США, в которой четко прописывалась позитивная роль партий. Две известные работы Ван Бюрена — «Автобиография» и «Исследование происхождения и деятельность политических партий в Соединенных Штатах» дают представление о том, как современники воспринимали складывающуюся партийную систему, политическую «среду обитания», а также о политической культуре того периода в более широком смысле. Примечательно, что современники достаточно высоко оценили эти труды. Работа «Исследование происхождения и деятельность политических партий» ставилась в один ряд с такими трудами по вопросам становления и развития американских партий, как «Федералист», работы Дж. Мэдисона, Дж. Маршалла, В. Ирвинга, Джефферсона.23

Заслуга Ван Бюрена — в теоретическом обосновании существования политических партий и перманентного партийного конфликта как позитивных факторов развития государства. Вывод о необходимости партий зиждется на таких представлениях об обществе, которые включали убеждение в неустранимости социальных конфликтов. Основа такого конфликта — в неравномерности распределения собственности, в противоречивости интересов богатого меньшинства и «бедного» большинства и, следовательно, в потребности специальных усилий для сохранения баланса общественных интересов. Опасность злоупотребления властью со стороны меньшинства существовала, по Ван Бюрену, везде и всегда. «Одна из самых сильных страстей, порождаемых богатством, состоит в стремлении… по возможности постоянно удерживать власть». Если в Англии такой «страсти» предавались земельные аристократы и представители короны, то в республиканской Америке у этого зла другое обличье. «Появление денежной олигархии, крайне эгоистичной и монополизирующей все источники власти, какие только могут открыть деньги», требует мобилизации большинства на борьбу за отстаивание своих интересов. Представителями «денежной олигархии» в истории американских партий были федералисты. Но хотя они оказались побеждены Джефферсоном и его сторонниками, «зерно федерализма» осталось и «никогда не сможет быть устранено», и даже вовсе «не подвержено устранению». К преемникам федералистов и объектам неизбежного соперничества демократов Ван Бюрен относит национальных республиканцев и вигов.24

Еще более определенно Мартин Ван Бюрен выразился на страницах «Автобиографии». Он допускал, что партии могут в том случае, если в них попадут люди, руководствующиеся «соображениями личной выгоды», оказаться «деморализованными, как это случается со всеми объединениями людей». Воспрепятствовать этому могут люди высоких качеств, пользующиеся взаимным доверием. Так что возможность злоупотреблений внутри партий не должна давать повод к осуждению самих партий. Как подчеркивает Ван Бюрен, многие готовы осуждать партии, когда их организация находится в оппозиции, но как только приходят к власти, забывают о своих прежних убеждёниях. Выражая уверенность в том, что сам он никогда не проявлял подобной непоследовательности, Ван Бюрен писал: «…Все разумные люди знают, что политические партии должны обязательно присутствовать во всяком свободном государстве, во многих материальных отношениях они крайне полезны для страны… Трудно найти лучшее, чем партии, средство сдерживания предрасположенности к злоупотреблению властью, так глубоко укоренившейся в человеческих сердцах. Признание необходимости партий, оценка их по достоинству, служение делу развития своей партии, возвышению ее принципов и целей, поддержка ее со всеми силами ума и горячей верой — все это я всегда рассматривал как задачу, почетную для мужественного человек, как задачу, гармонирующую с характером нашего Народа и нашими Институтами. В соответствии с ней и надо строить свое отношение к проблеме Политических Партий, отношение честное и вдохновленное мудростью».25

Своеобразное кредо Ван Бюрена состояло в идее приверженности партии, а не лидеру. Противники, утрируя этот лозунг, пытались доказать, что демократы отказываются не только от великих имен, но и от всяческих «великих принципов», превращаясь в объединение беспринципных демагогов. «Вместо того чтобы олицетворять дух свободы и поиска, Демократия (демократическая партия. — М.В.) стала прикрытием частных эгоистических интересов, покровом для необоснованных притязаний и алчных интриг», — писал «Вигский альманах».26 В ответ на подобные обвинения Ван Бюрен в обоих трудах подчеркивал, что на протяжении всей истории страны противоборствующие партии исповедовали противоположные убеждения. Уже упоминался пассаж о «зерне федерализма», из которого постоянно вырастает партия-сторонница «денежной аристократии», проводящая политику, противную демократическому большинству. Демократический и антидемократический принципы, таким образом, как утверждает Ван Бюрен, извечно будут подпитывать партийное соперничество.27

Такая четкая идеологическая дихотомия сочетается, однако, в концепции Ван Бюрена с обоснованием права на существование не одной, «своей», в данном случае демократической партии, а партий как системы, действующей на основе постоянного соперничества, в которой оба элемента, включая оппозицию, одинаково нуждаются друг в друге. Излагая историю борьбы политических группировок с начала существования США как независимого государства, Ван Бюрен предупреждал об опасности чрезмерного разрастания одной из партий за счет компромиссов с соперниками. Так, он считал, что президент Дж. Монро, при котором республиканцы практически поглотили оппозицию, впал в «ересь слияний», пытаясь объединить всех в рамках одной партии. Отсутствие же четко оформленной оппозиции затрудняет формулировку партийных принципов и конкретной политической программы. «Вместо двух великих партий, противостоящих друг другу в честной и открытой борьбе за принципы, которые они считали наиболее соответствующими общественным интересам, и за право управлять государством, страна оказалась во власти фракций, подконтрольных отдельным личностям», руководствовавшимся исключительно собственными интересами.28

Весь опыт партийного строительства, которым мог по праву гордиться Ван Бюрен, наглядно показывал, что политическая оппозиция — реальный факт, что в американских республиканских условиях переход власти в результате выборов от «демократов» к «антидемократам» не приводит к социальным потрясениям, что, напротив, в процессе своего развития партии часто обмениваются своими частями (фракциями и прочими группировками), переходящими из одного стана в другой по соображениям идеологическим, а иногда и более приземленным — в поисках привлекательных государственных должностей. Терпимость и снисходительность по отношению к сопернику нашла «теоретическое» обоснование на страницах «Исследования происхождения и деятельность политических партий…»

Не будучи сколько-нибудь самостоятельным социальным философом Ван Бюрен выводил свой кодекс политической терпимости все из того же классического республиканского убеждения в пагубности привилегий и слабости человеческой природы перед искусом власти. Он писал, что из четырех демократов, вознесенных к вершинам власти и привилегий, три уж точно оказались бы подвержены их влиянию и изменили бы своим первоначальным убеждениям. Так что, несмотря на весь «аристократизм», «антидемократизм» и «предательство» интересов большинства, оппозиция носит безличный характер. Бессмысленно бороться с этим безликим врагом силой убеждения. Федералисты могут быть людьми с большими личными заслугами, могут искренне придерживаться своих принципов и искренне любить свою страну. Они будут всегда. Единственный путь для истинных демократов — объединяться вокруг своей партии, стоящей всегда начеку, готовой к борьбе с противниками.29

Пафос «вечной борьбы» хотя и присутствует в произведениях Ван Бюрена, равно как и в других политических трудах его современников и особенно предшественников, не должен, тем не менее, отвлекать внимания от важного нового аспекта, прямо относящегося к новой политической культуре Америки 1830-1840-х годов. Следует напомнить одну из расхожих характеристик Ван Бюрена — его называют одним из первых профессиональных политиков. Как правило, раскрывая это понятие, подчеркивают, что политика составляла главное занятие, было источником средств к существованию. Естественно, речь не идет о каких-то оплачиваемых партийных должностях, которых в Америке никогда и не было, а об использовании системы патронажа или «дележа добычи», при которой победившая на выборах партия могла производить назначения, вознаграждая своих сторонников. Служение партии и продвижение по службе становились, таким образом, важным фактором социальной мобильности.30 Но кроме всех этих крайне важных обстоятельств существует еще один, социально-психологический аспект профессионализации политики.

Признание неизбежности и оправданности существования оппозиции обусловливало и относительно спокойное отношение к переменчивым политическим судьбам, отсутствие остроты личных переживаний в связи с неудачами на выборах, партийных конвентах, в конгрессовских дебатах. Ван Бюрен писал о своих политических противниках, хотя и достаточно остро, но, тем не менее, с пониманием, признавая и собственное право на ошибки и проигрыши.31 Отход от апокалиптического видения политики и позволял лидерам типа Ван Бюрена оставаться постоянно в состоянии мобилизации, ощущать себя политиком ежечасно. Отказ от восприятия противников как личных врагов имел далеко идущие последствия для американской политической культуры. Он способствовал не только спокойному, но и неравнодушному отношению к политическим противникам и к собственным неудачам, а поэтому позволял переносить регулярные стрессы. Благодаря такому подходу Ван Бюрен мог, не лукавя, заявить: «Политика всегда поглощала все мое время и способности».32 Если в других странах политическая вражда могла разрушать дружеские, соседские и даже семейные связи, то в Америке взаимная политическая терпимость становилась к середине XIX в. всеобщим modus vivendi.33

Важно еще и то обстоятельство, что такое поведение практических политиков способствовало появлению собственно механизма партий, устойчивого и деперсонифицированного, нацеленного на проведение практически ежечасной работы среди массы избирателей. Такой партийный механизм, управляемый политиками-профессионалами, и смог на систематической основе организовывать то самое общение с избирателями, которое явилось важным фактором изменения отношения к партиям как таковым и одновременно послужило толчком к формированию многих специфических черт американской политической культуры.

Устойчивость политических лидеров к стрессам отнюдь не означали того, что политическая жизнь в Америке в период Ван Бюрена была лишена напряженности. Но это была напряженность не «конца света», а скорее спортивного состязания. Недаром американские избирательные кампании после вигской президентской гонки 1840 г. часто называют первыми общенациональными спортивными состязаниями. Помимо спортивных аллюзий в литературе часто встречаются сравнения с «крестовыми походами» в духе «Второго великого пробуждения», привязки антипартийных настроений к евангелическому протестантизму. Не менее распространены вдохновленные свидетельствами современников параллели с военным стилем организации. Особенно верно это было в от ношении ванбюреновского «Олбэни Ридженси» — партийной машины, основанной на жесткой дисциплине, четком руководстве, подчинении личных интересов соображениям партийной борьбы. Ван Бюрен сам писал о своей нью-йоркской организации, как о «военной семье».34

Позиция Ван Бюрена и его сторонников, их убежденность в том, что они действуют на стороне «демократии», или «большинства» в противовес «меньшинству» — антидемократически настроенным федералистам и их наследникам, потребности (в силу необходимости обеспечить заполнение огромного числа выборных должностей на всех уровнях власти) и возможности (при повсеместном распространении партийных организаций) общения с массовым избирателем — все это, вместе взятое, изменило стиль и мотивацию политического поведения в стране.35 Постепенно совершался переход от поддержки «лидеров», представителей «естественной аристократии», к поддержке партии, обладающей специфическим образом, за которым стояла особая программа. Ван Бюрен подчеркивал важность по возможности избегать «прихотей в названиях» партий, чтобы не затуманивать отношение к ним.36

Партийные деятели поколения Ван Бюрена были первыми политическими лидерами Америки, которые «пошли в народ», вели беспрерывную агитацию лицом к лицу с избирателями в бесконечных путешествиях по самым отдаленным уголкам раздвигавшей границы «американской цивилизаций». Конечно, невозможно не заметить, что манипулирование голо- простых американцев, упрощение, вульгаризация политического курса стали неизбежным следствием этого приближения к народу.37 Что касается всепроникающего характера партийного раскола, его возможностей воздействовать на жизнь избирателей, то на этот счет сам Ван Бюрен не проявлял сомнений: «Две великие партии нашей страны, и меняли несколько раз свои названия, более полувека занимали противоположные позиции по всем главным политическим вопросам. Внутри партий сохранялась преемственность, а в их состав входили люди, проявлявшие, за редким исключением, одну и ту же приверженность к своей нации, одинаковые политические симпатии и разделявшие сходные взгляды на вопросы управления государством. Сыновья в основном воспринимали партийные приверженности отцов, целые семьи традиционно сохраняли верность своим политическим взглядам. В других областях простые люди могут подвергаться воздействию брачных уз, сектантских предрассудков, каких-то других сильных побудительных мотивов. Но не найдется силы, способной превысить мощь партийной организации (bias party organization), поддержка которой, и это справедливо для обеих партий, составляла главное пристрастие (master-passion) сторонников».38

Ван Бюрена, разумеется, нельзя причислить к профессиональным историкам. Известно, напротив, что отсутствие систематического образования в какой бы то ни было из областей знания воспринималось самим политиком как один из непреодолимых недостатков, мешавших ему всю жизнь. Так что текст Ван Бюрена — это скорее смесь политического памфлета с мемуарами, и многое в нем от настроений неутомимого борца «партийного фронта». Тем не менее, идеи автора истории партий — сами по себе ценный и информативный источник для изучения восприятия партий современниками. Причем восприятия не на уровне ни граненного, элитарного научного анализа, а с позиций практического участника политического процесса. Если отбросить некоторую присущую «высокому стилю» середины XIX в. высокопарность и многословность, останутся глубокие и точные наблюдения. Исходя из своего политического опыта, Ван Бюрен имел веские основания заявить на финальных страницах истории партий о том, что противникам демократов довольно сложно ответить на вопрос о том, «какие преимущества получила страна» от их деятельности, что они сделали для процветания нации. Одновременно автор подчеркивает «преимущества, которые проистекали из деятельности демократической партии». К ним относится приведение к власти девяти из одиннадцати президентов, избранных со времени ратификации конституции. Именно столько, по мнению Ван Бюрена, глав исполнительной власти были признанными сторонниками курса демократов, а восемь из этих девяти — кандидатами, выдвинутыми самой демократической партией.39 Представительство «интересов и чувств большинства народа», «усердная и преимущественно успешная работа» по отстаиванию «духа» революции и «святого права на свободу мнений», поддержание в неприкосновенности «священной Конституции» и «равенства политических прав», составляющих «основу чистого республиканизма», — вот каковы заслуги демократической партии в интерпретации Ван Бюрена.40

Конечно, и в приведенных выше фразах много патетического, но важно услышать в них главное — голос партийного лидера и «патриота», убежденного в органической связи истории партий с историей страны, редкий для того времени, но, тем не менее, поддержанный единомышленниками.

То, что восприятие партий, а через них и новой политической культуры Америки, продемонстрированное Ван Бюреном, не было явлением исключительным, доказывают скрупулезные исследования прессы и бумаг его современников.41 В то же время труд Ван Бюрена уникален именно потому, что в нем сконцентрированы и обобщены мысли о партиях, рассыпанные (по одной-двум беглым фразам) по многочисленным разрозненным страницам.

Однако в те годы были и другие авторы партийных «историй», позволяющих проследить отношение к тем или иным аспектам нового политического контекста. Ближе всего к труду Ван Бюрена стоит аналогичное произведение Джейбеса Д. Хэммонда. Правда, Хэммонд создал настоящее историческое исследование, плотный, насыщенный фактами нарратив, посвятив его борьбе политических партий в штате Нью-Йорк.42

В отличие от Ван Бюрена Хэммонд не был человеком партии, а его произведение пронизано стремлением к «беспристрастности».43 Характерно, что Хэммонд уже не ставит вопрос об оправданности существования партий, они — неизбежная реальность американской жизни, плата, порой довольно высокая, за «возможность безраздельно пользоваться правом на свободу мнений, которое с колыбели пестует американского гражданина».44 Такой подход не случаен. Автор напрямую связывает деятельность партий с обеспечением условий для беспрепятственной реализации идеи свободы в обществе как таковой. Он с симпатией относится к словам губернатора штата Нью-Йорк Иноса Т. Трупа, заявившего при вступлении в должность в 1829 г. о том, что различия во мнениях относительно политического курса правительства неизбежно организуют массы людей «в две сплоченные партийные колонны». Эти партии — «колонны» крайне полезны, так как будут пристально следить одна за другой и обеспечивать широкое общественное обсуждение политических мер, к тому же они станут «взаимно ограничивать стремления к политическим эксцессам и коррупции». А если правящая партия погрязнет-таки в коррупции и злоупотреблениях, станет притеснять граждан, то большинство избирателей может свергнуть негодное правительство, проголосовав на выборах за смену администрации. Что это, как не прочная гарантия свобод граждан?45

Хэммонд не раз свидетельствует о том, что для ньюйоркцев наличие партийного раскола — дело вполне привычное, они открыто идентифицировали себя с той или иной группировкой, а лидеры, избранные на посты в исполнительных или законодательных органах власти, отказывались от претензий на беспристрастность. «Обычно спикер палаты выступает перед законодателями с заявлениями о том, что будет проводить независимый курс. Если под независимостью подразумевается отказ от принципов партии, к которой я принадлежу, то не стоит ждать от меня независимого поведения. Я был избран в законодательное собрание партией, и тот пост, который я с гордостью занимаю, я также получил благодаря поддержке партии», — заявил в 1827 г. демократ Эрастус Рут при избрании его спикером одной из палат легислатуры Нью-Йорка.46

Текст Хэммонда ценен не только свидетельствами о начавшемся процессе партийной самоидентификации политиков. Штат, истории которого посвящен рассматриваемый труд, в первые десятилетия XIX в. был полигоном для отработки отношения к самым разным инструментам борьбы за власть и влияние в обществе. Общественные движения, как это принято говорить, демократического толка взрывали наметившееся было «перестроение в две стройные» партийные колонны. И в иосприятии новых партий, и всей формировавшейся политической культуры не могли не отразиться сложные групповые и индивидуальные реакции на конфликты — социальные, экономические, морально-этические.

Среди множества нью-йоркских социально-политических контроверз конца 1820-х — начала 1830-х годов наибольшее внимание Хэммонд уделил антимасонскому движению.47 Движение противников масонского братства, начавшись в нью-йоркской глубинке, нашло сторонником во многих частях не только этого штата, но и Пенсильвании, а также Новой Англии. Для бедных фермеров, мелких ремесленников протест против масонского ордена означал протест против власть имущих и богатых, среди которых действительно было немало масонов. Поводом к началу возмущения послужила в 1826 г. криминальная история — похищение и убийство при невыясненных обстоятельствах, в котором молва обвинила масонов. Шумные толпы простого люда осаждали здания судов и присутственные места, требуя справедливости. Возникало ощущение возможных актов насилия вплоть до самосуда по отношению к представителям власти, сгоряча записанных без разбору в масоны. Тем не менее масонами действительно были многие политики местного и национального уровня, включая избранного в 1828 г. Эндрю Джексона. Поскольку в штате Нью-Йорк у власти находились демократы Ван Бюрена, и масоны и немасоны, массовое движение автоматически стало в оппозицию к демократам. В других штатах, где правительство контролировали противники демократов, антимасоны оказались на их стороне.48

Самое любопытное, что очень скоро выяснилось: главным полем битвы с масонами станут избирательные участки, а вовсе не темные уголки, где было удобно поджидать злокозненных масонов. Складывается впечатление, что такой выбор инструмента борьбы против влияния неправедных и аморальных политиков был уже вполне естественным даже для далеко не просвещенных граждан — землепашцев, кузнецов, торговцев вразнос и прочих. «Осенью 1827 г. и зимой 1828 г. в западной части штата возросло число антимасонов, и очень рано они продемонстрировали намерение перевести этот вопрос (борьбы с масонами. — М.В.) в форму голосования на выборах». Поначалу речь шла только об отказе голосовать за кандидатов-масонов. «Это было изначально спонтанное движение самого народа, направленное не только против злоупотреблений политиков, но и против всякого подчинения бесчисленным политическим лидерам. Спонтанный взрыв народных устремлений не был кем-то организован или руководим. Его первой и главной задачей было добиться законности с помощью избирательной урны», — писал Хэммонд.49 Но естественным следствием этого стремления добиться своего с помощью конституционных средств было «непреднамеренное» обращение возмущенного народа к опробованному и, похоже, единственному инструменту реализации этих самых конституционных возможностей — к организации антимасонской партии. Хэммонд так и пишет: «Хотя и не сразу, политическое антимасонство приняло форму организованной партии».50

Сами антимасоны не только создали партию, но и внесли существенный вклад в дело формирования партийного стиля политики — изобрели партийный конвент, демократический (впоследствии в большей степени по форме, чем по содержанию) способ выдвижения партийного кандидата на президентские выборы.51 В антимасонской предвыборной риторике рисуется образ идеальной партии, к которой применимы самые возвышенные слова: «…Антимасонская партия, где бы она ни была организована, будет состоять из фермеров и механиков, до такой степени проникнутых благословенным духом революционных предков, что их не сможет обратить в рабство никакой привилегированный Орден, до такой степени добродетельных, что их не затронет коррупция и неправедное стремление к власти и почету…»52

Благодаря антимасонам политические партии получили признание не только профессиональных политиков, но и «йоменов всей страны».53 А партии, похоже, смогли стать зеркалом, в котором отразились глубокие линии водораздела в обществе.54 Это тем более справедливо, что помимо «йоменов» — антимасонов свои партии создавали и представители городских пролетариев. «Рабочие партии» возникли в нескольких штатах Северо-Востока примерно в те же годы. «Они, разумеется, проповедовали цель собрать как можно больше сторонников, придерживались независимых принципов и намеревались действовать без оглядки на две главные политические партии и антимасонов», — писал Хэммонд о событиях 1830 г.55

Все эти обстоятельства наталкивают на вопрос о том, не было ли позитивное отношение к партиям как важному политическому институту своеобразным «тестом на демократизм»? Действительно, и демократы Ван Бюрена и Эндрю Джексона, и новаторы-антимасоны, и тем паче рабочие партии явно тяготели к признанию «плебисцитарной демократии» и возводили свое обоснование позитивной общественной роли партий из признания неизбежности и неизбывности социальных конфликтов.

Противники демократов, если говорить о некоем условном «общем арифметическом» их взглядов, придерживались более «консервативных» позиций, с опаской относились к «необузданной демократии», предпочитали опираться на лидеров, действовавших в стиле «естественной аристократии» времен отцов-основателей. Вигская социальная концепция поначалу акцентировала внимание на единстве в обществе, основанное на строгих моральных (пуританских) нормах, на доверии к центральной власти. В партиях видели неестественные для республики организации политиканов-демагогов, рвущихся к власти с помощью заигрывания с «толпой».56

Автор «Истории вигской партии», опубликованной в 1859 г., Р. МакКинли Ормсби, сам «убежденный виг», выводил «всемирную» партийную историю со времен норманнского завоевания Англии и главным обоснованием существования этого института считал его «консервативный и национальный (в противовес секционному) характер». Функции партий в интерпретации этого автора — служить «школой, в которой проходят подготовку величайшие государственные деятели».57

В книге МакКинли Ормсби не найти ничего похожего на ванбюрновские рассуждения о гарантиях интересов большинства. По поводу перехода власти от федералистов к джефферсоновским республиканцам вигский автор писал: «То, что от случая к случаю должны происходить изменения в партиях и что эти изменения могут оказаться благотворными для страны, не вызывает сомнения. В определенных рамках партии полезны, т.к. без них у нас вряд ли получила бы развитие политическая экономия как наука… Партии также дают жизнь и политической науке и без сомнения являются как защитниками, так иногда и разрушителями свободных институтов». С сожалением вспоминая времена войны за независимость и революции, когда на политические посты выдвигались люди «независимых суждений», «высочайших способностей и добродетелей», Ормсби отмечает, что их сменили другие, «низшей категории», и по талантам и по «моральным качествам». «Таких чаще всего и выбирает народ. Таким он доверяет. Люди могут признавать, что есть кандидаты высочайших способностей, мудрости и опыта… но доверять им не станут, ведь те не проявляют достаточного рвения, чтобы доказать свою приверженность народному делу. Таких кандидатов сочтут ненадежными в вопросах, наиболее дорогих сердцу масс». Здесь же мы находим противопоставления понятий «добродетель» и «партийная приверженность» совершенно в духе письма Гамильтона 1799 г.58 И если в прессе и памфлетной литературе начиная с 1830-х годов противники джексоновских демократов старались избегать выражений вроде «если наш народ не совсем сошел с ума»,59 то о партиях продолжали говорить в крайне негативном тоне. К 1838 г. относится такое, например, высказывание Кальвина Колтона, одного из политических противников Ван Бюрена: «Тот, кто сейчас говорит о партиях, кто может быть соблазнен, подкуплен их обещаниями, или же поддается их угрозам, тот, кто может разделять иные чувства, чем патриотизм, сочувствие к пострадавшим от кризиса (экономического кризиса, разразившегося в 1837 г. — М.В.), тот — предатель интересов страны, польстившийся на тридцать сребреников».60

Противники демократов со временем усвоили новые правила политической игры и с успехом начали использовать приемы межпартийного соперничества. «Целесообразность» или «необходимость» стали для них оправданием отступления от антипартийных взглядов. «Principle of availability», как писал Ормсби, диктовал выдвижение кандидатом в президенты от вигов политиков не «высокого характера», а тех, кто мог рассчитывать на массовую поддержку.61

Словечко «availability» лишь одно из многих, вошедших в новый политический лексикон американцев в джексоновский период. Также немало вполне традиционных терминов приобретало новое звучание. Например, понятие «фракция», имевшее три основных значения в американской политической литературе, к 1840-м годом начинало окрашиваться еще в один, новый цвет. В принципе на протяжении всего предшествующего периода, да и впоследствии слова «фракция» и «партия» часто соседствовали. В самом нейтральном смысле слово «фракция» применялось в качестве синонима словам «группа», «часть», или «фрагмент» более значительного объединения, например, «партии». Джеймс Гамильтон писал о том, что федералистов в период англо-американской войны осуждали как «партию мира… это справедливо, если говорить о лидерах, и особенно той ее фракции», к которой принадлежали представители некоторых частей штата Нью-Йорк.62 Примерно в том же контексте и в таком же значении применялись эти термины У. Г. Браунлоу, автором многочисленных вигских публикаций. Он писал о ситуации 1850-х годов: демократическая партия «состоит из остатков всех фракций и партий этого континента».63 Можно привести не мало случаев и синонимического употребления «фракции» и «партии». Так, например, писал М.У. Класки, автор интересного «политического учебника» 1860 г. об антимасонах, называя их «партией или фракцией».64

Второе значение слова «фракция» связано с определенной смысловой нагрузкой, когда в этот термин вкладывали резко негативное содержание. «Фракция» — компактное объединение людей, некоего меньшинства, с явно дурными намерениями по отношению к большинству. Еще более негативным было значение прилагательного «фракционный». Так, «фракционная политика» означала практически «раскольническую» или «подрывную». Издатель, публиковавший в 1848 г. памфлет Альберта Галлатина, представляя его читательской аудитории, писал, что его автор «никогда не подавал повода заподозрить его в «фракционном рвении» («zeal of factions»). Совсем напротив, Галлатин сам предупреждал об «опасностях духа фракций».65 Томас Б. Тори в памфлете 1855 г. упоминал в связи с надвигающимся секционным кризисом о «фракционных попытках нарушить основной закон» (конституцию. — М.В.).66 Характерно, что отрицательное отношение к «фракциям», уничижительные их характеристики, как правило, сопрягались с таким же негативизмом и в адрес партий. «Фракции» оказывались в восприятии современников концентрированным выражением всех тех бед, которые несут в себе партии.67

Однако осуждение «фракции» встречается и среди сторонников партий как политических институтов. Напомним, что Ван Бюрен писал о «персональных фракциях», на которых распались партии в период «эры доброго согласия». Фракции эти руководствовались исключительно соображениями личной выгоды, личными антипатиями и «подняли со дна всю муть политической агитации».68 Сумевшие уловить суть происходивших в стране трансформаций, адаптироваться к более открытому и широкому социальному и политическому контексту демократы вкладывали иной смысл в противопоставление «аристократических» «персональных фракций» и защищавших интересы народа партий, имея в виду прежде всего собственную демократическую партию. В интерпретации Дж. Хэммонда фракции — это старые «аристократические» семьи Нью-Йорка, «политика которых всегда вращалась вокруг личных соображений, предрассудков и предвзятости».69 Демократическую критику «фракций», придание этому термину идеологической окраски можно считать новым явлением в политическом языке Америки.70

Разговор о терминах, в которых современники описывали явления политической культуры, может включать многие другие аспекты помимо такого частного вопроса, как значение слова «фракция». Ведь проблема политического языка, восприятия смысла политики для простых избирателей и их лидеров, отражение в них ритуализировавшихся политических процедур необыкновенно многогранна.71

Бесконечное число документальных свидетельств об огромном внимании современников к партийной политике, начиная с 1820-х годов до Гражданской войны, непрерывность партийных традиций даже в ходе кровавого военного конфликта, расколовшего страну, напряженная партийная история конца века — все эти обстоятельства стимулировали поиски некой теоретической модели, которая бы объяснила или хотя бы обобщила представления об особенностях американской истории этого периода.

Поскольку американские партии формировались «стихийно», вырастали из практики функционирования еще молодого государства, не одно поколение исследователей опиралось в своей работе на методы структурно-функционального анализа.72 Он-то и запустил процесс выстраивания схем и моделей партий и двухпартийной системы, описывающих функции, динамику партийно-политической системы, включающих механизм выборов, деятельность федеральных и штатных органов власти, политическое поведение электората, восприятие партий, политическую самоидентификацию и т.п.

При существенном разбросе мнений (основанных на структурно-функциональном анализе, а также на этнокультурном, бихевиористском и синтезирующем структурный и социальный анализ и т.п.) о сроках появления двухпартийной системы, о значении деятельности партий в развитии страны. Последние 40 лет в историографии сохраняется определенный консенсус. В его основе — убеждение в том, что собственно двухпартийная система сложилась к 1840-м годам, и что существовал особый «партийный период» в политической истории США — с 1830-х годов до рубежа XIX-XX вв., когда роль партий в различных сферах американской жизни была особо значима.73 Обозначался также «субпериод» — с 1830-х годов до Гражданской войны — своего рода партийный «золотой век», образец ответственной перед избирателями партийной системы. «Партийный период» — с 1830-х годов до конца XIX в. — не был внутренне однородным. По различным параметрам (структурно-функциональным, политико-правовым, политико-культурным и другим) его принято условно подразделять на несколько этапов: до гражданской войны (antebellum), «позолоченный век» (1865-1880), закат партийной эры (на рубеже XIX-XX вв.).74

Принимая как аксиому идею о «партийном периоде», можно утверждать, что в течение достаточно длительного отрезка своей истории политические партии США играли особо важную роль в жизни страны, определяли многие параметры деятельности политической и в более широком смысле — общественной системы, были своего рода визитной карточкой США.

Главные аргументы в поддержку парадигмы «партийного периода» связаны с тем, что политические партии в 1830-1890-е годы выполняли беспрецедентные по масштабам задачи по политической мобилизации населения и управлению государством на самых разных уровнях власти. Это были задачи, несопоставимые ни с функциями политических организаций, действовавших одновременно в других странах, ни с предыдущими или последовавшими партийными структурами в самих США.75 Пять основных утверждений составляют костяк парадигмы «партийного периода»: противоборство двух основных партий определяло ход всех наиболее важных выборных кампаний, при этом в проведении кампаний главная роль принадлежала партийным организациям; партийные приверженности являлись доминантой поведения массы избирателей; законодатели разного уровня также руководствовались прежде всего интересами партий; государственные должности и контракты через систему патронажа раздавались за заслуги перед партиями, что, в свою очередь, позволяло рекрутировать «партийных работников» и собирать средства на предвыборные кампании; политика распределения экономических ресурсов (финансирование строительных проектов, выделение земельных участков, предоставление налоговых льгот, решения об инкорпорации финансовых и производственных предприятий), занимавшая главное место в повестке для легислатур и правительств штатов, направлялась местными партийными организациями.76

Сформулированная почти сорок лет назад парадигма «партийного периода», похоже, выдержала испытание временем и практически не поблекла на фоне новых историографических явлений. Безусловно, такие достижения современной американской историографии, как применение более глубокой трактовки понятия «общественной сферы» (public sphere), расширительное толкование содержания «политики», выносили акцент исследователей за пределы деятельности партий на выборах, в государственных органах и законодательных собраниях. Однако изучение и «третьих партий», и многочисленных движений, не вовлеченных в орбиту влияния двухпартийной системы, и попытки пересмотреть отношение американцев-современников к проблеме политической власти — все это, вместе взятое, подтверждает верность парадигмы «партийного периода». Даже стремление к созданию «третьих партий» (к первой из них относят антимасонов) современные исследователи склонны считать доказательством силы партийного института, а не проявлением его слабости. «Американцы тяготели к созданию «третьих партий» не потому, что они искали непартийной политики, а как раз наоборот. Их идеалом была политическая общность, в которой та или иная партия открыто берет на себя ответственность за все, что она делает или не делает, и избиратели могут вознаградить или наказать ее в зависимости от потребностей. Основные партии не могли определять всех аспектов жизни общества, но они, скорее всего, представляли собой основной движитель политического развития того периода», — отмечает М.Э. Холт, участник круглого стола по вопросу о современном состоянии теории «партийного периода».77

Пребывание в поле теории «партийного периода» может дать много ценного и для рассмотрения партий как «цивилизационного компонента», как активного созидателя собственно американской политической культуры. Парадигма «партийного периода» ценна и для выявления хронологии формирования специфической американской политической культуры и той ее ипостаси, которую представляли связанные и систему национальные партии. Ведь наряду с «верхней» существовала и «нижняя» граница этой темы. Если мы принимаем тезис о возникновении на рубеже первой и второй четвертей XIX в. уникальной для своего времени американской партийно-политической системы, то это еще не означает, что эта уникальность или исключительность была внеисторической, постоянной.

По мере того как ход мировой истории лишал США статуса единственного прибежища республиканизма и демократии, бледнел и ореол исключительности вокруг американской партийной системы. Конечно, специалисты продолжали говорить о таких важных, чисто американских «метках», как устойчивость «двухпартийности», иммунитет к вторжению в политический спектр левых или крайне правых партий, высокая технология проведения массовых политических кампаний.

К исходу «партийной эры» само отношение к партиям, содержание полемики сторонников и противников двухпартийной системы значительно изменились. Если в начале своего пути партии показали способность содействовать поступательному развитию политического и общественного процесса в стране и даже решению многих проблем экономического развития (зачастую подменяя слабые государственные структуры на местном уровне), то к концу XIX в. партийный механизм превратился в своего рода препятствие на пути назревавших преобразований. За пределами двухпартийной системы возникли «группы интересов», разнообразные социальные движения, которые апеллировали к правительству в надежде осуществить самые широкие требования — от антитрестовского законодательства до движения за предоставление права голоса женщинам, помощи городской бедноте и запрещения продажи алкогольных напитков. В итоге, с одной стороны, заинтересованность народа в политике переросла рамки, обозначенные двухпартийной системой, и не могла исчерпываться участием в партийных митингах и избирательных кампаниях. С другой, социальные и экономические функции государства вышли за пределы политики распределения ресурсов, в которой на протяжении почти всего XIX в. партии выполняли квазигосударственные функции.78

Однако так же, как и вначале, отношение к партиям сопрягалось с восприятием американского общества, направлений и целей его динамики. Так, одни критики партий исходили из того, что в своей основе американское общество гармонично, и лишь партии порождают внутренние конфликты. Критики партий из стана прогрессистов, напротив, ратовали за ограничение сферы влияния партийных машин и за расширение полномочий государства с тем, чтобы решать проблемы далеко не гармоничного, на их взгляд, индустриального общества.79

Если самим участием в обеспечивавшемся партиями и постоянно возобновляющемся электоральном процессе современники подтверждали отношение к партиям как неотъемлемой части их гражданского существования, то с признанием позитивной роли двухпартийной системы дело обстояло иначе. Такое признание никогда не было безоговорочным. Партиям постоянно приходилось преодолевать заметный негативизм. Кроме того, повторим, что отношение к ним практически непрерывно (и внутри «партийного периода») было противоречивым. Даже тогда, когда, начиная с 1830-1840-х годов, партии «явочным» путем доказали свою необходимость для эффективного функционирования политической системы, антипартийная риторика не выходила из моды.

Амбивалентность отношения к партиям — достаточно сложная и требующая особого внимания проблема. В данном случае хотелось бы подчеркнуть, что она никак не была связана с незрелостью самого двухпартийного института. Это означает, что неприятие партий не может объясняться всего лишь тем, что восприятие современниками как бы отставало от реального процесса врастания этих организаций в плоть политической и общественной систем. Так, например, еще в 1813 г. было опубликовано заявление (приписываемое Деуитту Клинтону): «Партии будут существовать во всех свободных странах, они неизбежно возникают на основе противоречивых взглядов на политические мероприятия, и в том случае, когда их деятельность удерживается в рамках умеренности, партии способны …побуждать добродетельное  соперничество и предотвращать вылазки тирании и попытки притеснений».80

Даже в апогее своего могущества американские партии, казалось, не преодолели полностью негативизма со стороны «неблагодарных» современников, а признание их позитивного вклада в деятельность политической системы развивалось параллельно с критикой партийной политики. Не случайно даже в 1888 г. Джеймс Брайс отмечал, что, готовясь к написанию раздела о партиях, он не мог сослаться ни на одно сочинение по этому предмету, что не может назвать ни одного автора, который взялся бы за беспристрастное описание деятельности того южного политического механизма, о котором вовсе не упоминается в конституции, или, что было бы еще интереснее, который взялся бы пояснить нам, какими соображениями руководствуются те люди, которые устроили этот механизм и ежедневно приводят его в действие…».81

В отношении партий проявился в полной мере известный парадокс культурного развития, в соответствии с которым главное в культурной жизни осознается только тогда, когда перестает быть таковым. Не случайно, первые серьезные научные исследования американских партий увидели свет в пору проявления признаков кризиса в деятельности этого института и принадлежали перу их критиков, сторонников реформ в американской политической системе — Алберту Стикни (1879), Чарльзу К. П. Кларку (1878), Сэмюэлю Э. Моффетту (1894), Джеймсу С. Брауну.

Политическая культура Америки, какой она стала к середине века во многом благодаря политическим партиям, в большей степени была культурой массовой, или культурой массового избирателя, проявляющего свое постижение политической сферы жизни сквозь призму партийных пристрастий. В осмыслении современниками политических партий воплотилось восприятие общества, общественных противоречий, перспектив развития конфликтов. На этом и основывался новый политический стиль, в котором доминировали отношения «партия-избиратель», более демократичный, более открытый для представителей нового поколения лидеров — политиков-профессионалов. Эти политические деятели, с чьими именами связано появление собственно американских партий и «партийной» политической культуры, расценивали сами партии, конфликты в обществе, ключевые понятия («демократия», «республиканизм» и т.п.) уже не так, как их предшественники из революционной когорты, опасавшиеся «разгула неограниченной демократии».

Безусловно, говоря о «более демократичной» политической культуре, нельзя не сделать ряд оговорок. Конечно, это была культура, в которой доминировали взрослые белые мужчины — те, кому принадлежало право голоса, те, кто мог пользоваться новыми политическими возможностями, если это и были всего лишь возможности войти в состав «партийной пехоты».

Работы по женской истории начала XIX в., и особенно 1840-1860-х годов, сыграли двоякую роль в отношении парадигмы «партийного периода»: с одной стороны, они доказывали, что за пределами влияния партий оказывалась громадная часть политически активных женщин, с другой, подчеркивали значение представительниц социальной элиты в самой партийной политике.82 Прекрасное доказательство последнего утверждения — выход в свет в 1849 г. специального труда о женщинах периода войны за независимость, написанного женщиной. Элизабет Ф. Эллет, автор этой книги, писала о Марси Уорен, дочери Джеймса Отиса, активно переписывавшейся с Сэмюэлем и Джоном Адамсами, Джефферсоном и другими: «Редко можно найти женщину… возвысившуюся исключительно благодаря силе интеллекта. Говорили, что она разрабатывала систему аргументации, которой пользовались политические партии. Она была первой женщиной в Америке, кто обратился к миру с поучениями, издавая труды по вопросам политики и истории».83

Исследования восприятия партий и политической культуры представителями групп, занимавших, на первый взгляд, маргинальные позиции, могут существенно дополнить эту сложную картину.84

• 1
  О значении слова «цивилизация» в социальном дискурсе см.: Ерасов Б.С. Цивилизация: Смысл слова и определение термина // Цивилизации. Вып. 4. М., 1997. С. 169-187.
• 2
  Речь идет о подходах к определению понятия «цивилизация» А. Швейцером и А. Кребером, которые были подвергнуты критике П. Сорокиным. См.: Сравнительное изучение цивилизаций / Сост. Б.С. Ерасов, М., 1998. С. 24, 87-91.
• 3
  Кребер А. Стиль и цивилизация // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. М., 1997. С. 263-270.
• 4
  Kammen М. People of Paradox. An Inquiry Concerning the Origins of American Civilization. N.Y., 1980, P. XI-XII. Каммен цитирует И. Берлина, в свою очередь перефразировавшего Джамбаттисту Вико.
• 5
  В качестве наиболее ярких примеров можно привести работы конца 1970 — начала1980-х годов Д.У. Хоува, Д.Г. Баркера, Т. Брауна: Howe D.W. The Political Culture of the American Whigs. Chicago, 1979; Barker J.H. Affair of the Party. The Political Culture of Northern Democrats in the Mid-Nineteenth Century. Ithaca et. al., 1983; Brown Th. Politics of Statesmanship. Essays on the American Whig Party. N.Y., 1985.
• 6
  Lipset S.M. American Exceptionalism. A Double-Edged Sword. N.Y., 1995. 40, 41.
• 7
  Работа Д. Белла «The End of American Exeptionalism» цитируется по: Зуккерман М.Введение к парадоксам американской исключительности //Американский ежегодник.1995. М, 1996. С. 21.
• 8
  Шлезингер A.M. Циклы американской истории. М., 1992. С. 370, 371.
• 9
  The Federalist Papers. N.Y., 1961. P. 77. Представляется неудачным перевод этой фразы в русском издании «Федералиста», предпринятом в 1993 г.: «фракции» (factions) здесь переведены как «крамольные сообщества» (Федералист: Политические эссе Александра Гамильтона, Джеймса Мэдисона и Джона Джея. М, 1993. С. 78). Хотя противостояние сторонников и противников ратификации Конституции 1787 г. было достаточно ожесточенным, в том числе и в плане взаимных упреков и обвинений, термин «крамола» вряд ли уместен. Самое главное, таким образом упускается слово «фракция», неотъемлемое для политического лексикона Америки.
• 10
  Hofstadter R. The Idea of a Party System. The Rise of Legitimate Opposition in the United States, 1780-1840. Berkeley (Ca.). 1975. P. 1-39.
• 11
  The Federalist Papers. P. 78.
• 12
  Ibid. P. 79.
• 13
  Цит. по: Hofstadter R. Op. cit. P. 32.
• 14
  Письмо А.Гамильтона приведено в тексте мемуаров его сына: Гамильтон ДжЛ. Reminiscences of James A. Hamilton: Or Men and Events, At Home and Abroad, During Three Quarters of a Century. N.Y., 1869. P. 15-16.
• 15
  Согрин В.В. Идеология в американской истории от отцов-основателей до конца XX века. М, 1995. С. 28.
• 16
  A Compilation of the Papers and Messages of the Presidents, 1789-1897 / Ed. J.D. Richardson. Wash., 1896 (Reprint, 1968). Vol. 1. P. 67.
• 17
  Livermore S. The Twilight of Federalism: The Disintegration of the Federalist Party, 1815-1830. N.Y., 1972.
• 18
  Kerber L. The Revolutionary Generation: Ideology, Politics and Culture in the Early Republic // The New American History / Ed. E. Foner. Philadelphia, 1990. P. 25^19.
• 19
  Современная историография склонна подчеркивать сложность, протяженность процесса реализации политического потенциала Американской революции, в том числе ив сфере «партийного строительства». Один из ярчайших примеров — широко известная книга Гордона Вуда: Wood G. The Radicalism of the American Revolution. N.Y., 1993.
• 20
  Вдобавок к исключительно обширной американской литературе, посвященной упомянутым переменам в стране, происходившим с конца 1810-х до конца 1820-х годов, появились и труды отечественных авторов, в которых в разном контексте рассматриваются те же вопросы (см., например: Либеральная традиция в США и ее творцы: Проблемы американистики. Вып. 10. М., 1997. Гл. 2. С. 45-73). Уделено внимание политическим перипетиям «эры доброго согласия» и «джексоновской демократии» (С.А. Исаев. Алексис Токвиль и Америка его времени. СПб., 1993. Гл. 2-3). Подробный обзор американских публикаций, в частности по рассматриваемому периоду, см.: Болховитинов Н.Н. США: Проблемы истории и современная историография. М., 1980 (особенно гл. 5-7). Эта работа до сих пор не утратила своего значения.
• 21
  Среди многочисленных трудов, посвященных политической деятельности М. Ван Бюрена в Нью-Йорке, а затем на президентском посту, можно отметить замечательно фундированную работу Дональда Б. Коула: Cole D.B. Martin Van Buren and the American Political System. Princeton, 1984. Под большим влиянием этой книги находился и автор, пожалуй, единственной отечественной публикации, посвященной непосредственно политической биографии Ван Бюрена: Дубовицкий Г.А. Шесть портретов: Из истории США первой половины ХГХ века. Самара, 1994. С. 100—133.
• 22
  См.: Cole D.B. Op. cit. P. 39. Note 19.
• 23
  Написанные после 1848 г., обе работы были опубликованы уже после смерти Ван Бюрена, в 1867 г.: Van Buren M. The Autobiography of Martin Van Buren / Ed. J.C. Fitzpatrick// Annual Report of the American Historical Association for the Year of 1918: In 2 vol. Wash, 1920;Idem. Inquiry into The Origins and Course of Political Parties in the United States. 1867. Reprint. N.Y., 1967. P. Хофстедтер вслед за другими исследователями утверждает, что идеи, выраженные в этих трудах, более раннего происхождения. Об этом свидетельствуют сравнения текстов с письмами и другими бумагами Ван Бюрена 1820-1830-х годов (Hofstadter R. Op. cit. P. 224). Об оценке современников см.: Porter N. Books and Reading; or What Books Shall I Read Them? N.Y., 1877.
• 24
  Van Buren M. Inquiry… P. 166, 267.
• 25
  Idem. The Autobiography…P. 125.
• 26
  Эта фраза относится к перипетиям президентских выборов 1848 г.: The Whig Almanac and United States Register. N.Y., 1849. P. 9.
• 27
  Van Buren M. Inquiry… P. 224.
• 28
  Van Buren M. Inquiry…P. 3-4.
• 29
  Ibid P. 225.
• 30
  Знаменитая фраза «То the victor belong the spoils», положившая начало существованию во многом мифологизированного феномена «дележа добычи», принадлежала стороннику Ван Бюрена по «Олбэни Ридженси» Уильяму Марси. Вокруг политики патронажа строился каркас политической пропаганды в годы администрации Э. Джексона, которого обвиняли в присвоении монарших полномочий в смещении и назначении чиновников. На критике «короля Эндрю» возвысились оппоненты демократов — виги.
• 31
  Van Buren M. Inquiry…P. 57.
• 32
  Van Buren M. The Autobiography… P. 445. О поведении Ван Бюрена как представителя «класса менеджеров» и особом «чувстве партии», распространенном среди северных демократов, см.: Baker J.H. Op. cit. P. 108-140.
• 33
  Van Buren M. Inquiry… P. 220.
• 34
  Фраза Ван Бюрена из письма Джеймсу Гамильтону (сыну Александра Гамильтона) от декабря 1828 г.: Reminiscences of James A. Hamilton. P. 82. Среди огромного числа работ, посвященных этнокультурной и этнорелигиозной интерпретации политических процессов в джексоновской Америке, можно привести до сих пор не превзойденную по глубине и фундированности анализа книгу Р.П. Формисано: Formisano R.P. The Transformationof Political Culture. Massachusetts Parties, 1790-1840. N.Y., 1983.
• 35
  На наш взгляд, довольно бессмысленно проводить четкую дифференциацию причин и следствий в процессе формирования партийного механизма и особой политической среды, в которой он действовал. Мы исходим из убеждения в том, что эти процессы оказывали непрестанное воздействие друг на друга: партии формировались в ответ на потребности этой среды, но одновременно и сами ее формировали.
• 36
  Van Buren M. Inquiry… P. 223. Ван Бюрен подразумевал, что понятие «федералисты» нельзя ассоциировать в данном случае с федералистами времен борьбы за ратификацию Конституции 1789 г.
• 37
  Скептическое отношение к «демократизму» партийных лидеров рассматриваемого периода — постоянно воспроизводящаяся тема американской историографии, ставшая классической после работ Эдварда Пессена и его сторонников. Из работ последнего десятилетия необходимо упомянуть работу Чарльза Селлерса, автор которой находится на позиции исторического синтеза, в котором прослеживается одновременно и социо-экономический детерминизм: Pessen E. Riches, Class and Power before the Civil War. Lexington, 1973; Hers Ch. The Market Revolution. Jacksonian America, 1815-1846. N.Y., 1991.
• 38
  Van Buren M. Inquiry… P. 7.
• 39
  Текст Ван Бюрена был написан в годы администрации 11-го президента США — демократа Дж. К. Полка (1845-1849 гг.).
• 40
  Van Buren M. Inquiry… P. 423-424.
• 41
  Значительное число свидетельств современников, особенно членов «Олбэни Ридженси», приводится Майклом Уоллесом в журнальной статье 1969 г. и в его неопубликованной диссертации 1973 г.; Wallace M.L. Changing Concept of Party in the United States: New York, 1815-1828 // American Historical Review. Vol. 74. P. 453-491. Idem: Ideologies of Party in the Ante-Bellum Republic / Ph. D. thesis. Univ. of Columbia, 1973.
• 42
  Hanmmond L. D. The History of Political Parties in the State of New York from Ratification of the Federal Constitution to December, 1840. Vol. 1-2. Syracuse, 1852. Первые два тома «Истории» увидели свет в 1843 г. В 1848 г. был опубликован 3 том, содержавший помимо описания новейших событий еще и биографию Сайласа Райта — соратника Ван Бюрена по»Ридженси», затем сенатора и губернатора Нью-Йорка. При жизни Хэммонда книга выдержала 4 издания и неоднократные допечатки тиражей.
• 43
  Хэммонд располагал богатым личным и политическим опытом, был школьным учителем, врачом, юристом, политиком (конгрессменом и сенатором на штатном и федеральном уровнях). Начинал политическую деятельность в команде противника Ван Бюрена Д. Клинтона, но впоследствии порвал с клинтонианцами и отошел от политики.
• 44
  Hammond J.D. Op. cit. Vol. 2. P. 296.
• 45
  Ibid. P. 308.
• 46
  Ibid. P. 242.
• 47
  Среди довольно обширной американской литературы по антимасонам следует отметить книгу Пола Гудмена: Goodman P. Towards a Christian Republic: Antimasonry and the Great Transition in New England, 1826-1836. N.Y., 1988.
• 48
  В антимасонстве нельзя не заметить не только рациональную сторону — протест против социальных и прочих привилегий, разгоревшийся в связи со сложной трансформацией в экономике и политике страны. Сама форма протеста была вполне иррациональна. Об этом писал еще в 1952 г. Р. Хофстедтер: Hofstadter R. The Paranoid Style in American Politics and Other Essays. N.Y., 1952. P. 19. Серьезные исследования связи антимасонства с морально-этическими движениями того периода принадлежат историкам этнокультурной школы. Здесь классической можно назвать известную работу Ли Бенсона: Benson L. The Concept of Jacksonian Democracy. New York as a Test Case. N.Y., 1961.
• 49
  Hammond J.D. Op. cit. P. 283, 378.
• 50
  Ibid. P. 379.
• 51
  Партийные конвенты локального уровня собирались и до 1832 г. См.: Chase J.S. Emergence of the Presidential Nominating Conventions. 1789-1832. Urbana, 1973.
• 52
  Proceeding of the Anti-Masonic Convention for the State of New York Held at Utica. August 11, 1830. Utica, 1830. P. 4-5.
• 53
  «Yeomanry of the land» — выражение из упомянутой выше резолюции партийного конвента (Ibid. P. 5).
• 54
  О Рабочей партии в Нью-Йорке см.: Wilentz S. Chants Democratic. New York City and the Rise of the American Working Class, 1788-1850. N.Y.; Oxford, 1984. Широкое исследование социальных и экономических сдвигов можно отыскать в упомянутой книге Чарльза Селлерса (Sellers Ch. The Market Revolution).
• 55
  Hammond J.D. Op.cit. P.33O.
• 56
  К уже упомянутым работам Т. Брауна и Д.У. Хоува о вигской идеологии и политической культуре стоит прибавить более ранние, но не менее ценные работы:Marshall L.L. The Strange Stillbirth of the Whig Party // American Historical Review. Vol. 72. № 2.1967. P. 445-468; Barkan E.R. The Emergence of a Whig Persuasion: Conservatism, Democratism and the New York State Whigs // New York History. Vol. 52. № 4, 1971. P. 367-395. Более современный подход, подчеркивающий относительность обобщений вроде «вигская социальная мысль» или «вигская политическая культура» в связи с большим диапазоном мнений внутри партии и значительными изменениями во времени и пространстве (отличие северных и южных вигов) см. в книгах Джона Эшуорта: Ashworth J. «Agrarians» and «Aristocrats».Party Political Ideology in the United States, 1837-1846. L., 1987; Idem. Slavery, Capitalism and Politics in the Antebellum Republic. Vol. 1: Commerce and Compromise, 1820-1850. N.Y.,1995.
• 57
  McKinley Ormsby R. A History of the Whig Party, or Some of its Main Features; with a Hurried Glance at the Formation of Parties in the United States etc, etc. Boston, 1859. P. XVII.
• 58
  Ibid. P. 46, 66.
• 59
  Ibid. P. 176
• 60
  Crisis of the Country (By Junius). N.Y., 1838. P. 16.
• 61
  McKinley Ormsby. Op. cit. P. 292.
• 62
  Hamilton J.A. Op. cit. P. 43.
• 63
  Brownlow W.G. Americanism Contrasted with Foreignism and Bogus Democracy, in the Light of Reason, History and Scripture; in which Certain Demagogues in Tennessee and Elsewhere, are Shown up in Their True Colors. Nashville, 1856. P. 80.
• 64
  The Political Text-Book, or Encyclopedia. Containing Everything Necessary for the Reference of the Politician and Statesmen of the United States / Ed. M.W. Cluskey. Philadelphia,1860. P. 129.
• 65
  Critical Notices // Southern Quarterly Review. Vol. 13. 1848. Jan. P. 226, 247.
• 66
  Thorpe T.B. A Voice to America, or the Model Republic, its Glory, or its Fall etc. N.Y.,1855. P. 326.
• 67
  Из процитированных выше авторов таких позиций придерживались Дж. Гамильтон, У.П. Браунлоу, Т.Б. Торп.
• 68
  Van Buren M. Inquiry…P. 4.
• 69
  Hammond J.D. Op. cit. Vol. 2. P. 324.
• 70
  Завершая обсуждение вопроса о термине «фракция», надо напомнить, что в рассматриваемый период возникло, а вернее, закрепилось такое явление, как «партийная конгрессовская фракция». Перманентная группа сторонников одной партии, солидарно голосующая в законодательном органе (не только на общенациональном, но и штатном уровне), получила официальное название партийной фракции. Это, наверное, единственное значение термина, лишенное негативного оттенка. Несколько подробнее об этом сюжете см.: Власова М.А. Демократы и виги: Опыт количественного анализа // Американский ежегодник. 1989. М, 1990. С. 76-97.
• 71
  Трудно проигнорировать еще одного автора, писавшего об американских фракциях и партиях в 1830-е годы, тем более, что он уделил некоторое специальное внимание и проблеме дефиниций. Алексис де Токвиль — общепризнанный авторитет в вопросе об американской демократии джексоновской эпохи, автор труда, одинаково высоко ценимого американцами во все времена, кажется, не так уж сильно интересовался собственно партиями. По крайней мере в его объемном двухтомном тексте страниц о партиях не очень много. Отношение Токвиля к партиям в США — тема особая и должна вписываться в контекст европейского восприятия Америки. Любопытно, что сами американцы — современники Токвиля, кажется, не очень высоко ценили именно эту партийную часть его книги. По крайней мере среди нескольких тысяч журнальных и газетных статей, вышедших с момента публикации английского перевода и до Гражданской войны, нет ни одной, и которой на одной странице соседствовали бы слова «Токвиль» и «партия». Такой любопытный поиск возможен в библиотеке первоисточников Мичиганского университета «Making of America», размещенной в Интернет (http://moa.umal.umich.edu). Сознавая всю опасность беглых замечаний по такому серьезному поводу, заметим все же, что, на наш взгляд, Токвиль не понял происходивших в Америке сдвигов в области партийного строительства. Его схема «великих» (партий принципов вроде федералистов, таких партий в Америке больше не существует) и «малых» партий (кишмя кишащих повсюду в США беспринципных объединений, сколачиваемых ради захвата власти) выглядит достаточно архаично. Трудно не согласиться с Хофстедтером, подчеркнувшим гораздо большее значение замечаний Токвиля о «политических объединениях» (Hofstadter R. The Idea of a Party System. P. 256—257). Конечно, путешествие Токвиля пришлось на переходный момент — от политической культуры «отцов-основателей» к культуре «джексоновской демократии». Многие черты перемен трудно было ухватить даже такому глубокому политическому мыслителю, каким был французский граф. Американское «токвилеведение» — значительное явление в историографии. Наибольший интерес представляют работы критиков «‘консенсусной школы», обращавшихся к Токвилю и характеризовавших его как провозвестника теории консенсуса. Об этом писал Н.Н. Болховитинов в уже упоминавшейся книге «США: проблемы истории и современная историография» (С. 261 и др.). Специально о восприятии Токвилем Америки можно прочитать также в упоминавшейся книге: Исаев С.А. Алексис Токвиль и Америка его времени. Хотя не все в книге С.А. Исаева бесспорно, нельзя не поддержать его вывода о том, что Токвиль не учитывал те новые моменты в положении американских партий, которые появились в последние перед его посещением страны годы (С. 80).
• 72
  Определенную дань такого рода анализу отдал и автор настоящего текста. См.: Власова М.А. Некоторые аспекты динамики партийной системы США в первой половине ХIХ века // Компьютер открывает Америку. М, 1989. С. 157-171.
• 73
  McCormick R. L. The Party Period and Public Policy. N.Y., 1986.
• 74
  Silbey J.H. Partisan Imperative. The Dynamics of American Politics Before the Civil War. N.Y., 1987. P. 55.
• 75
  McCormick R.L. Op. cit. P. 197-228.
• 76
  Formsano R.P. The «Party Period Revisited // Journal of American History. Vol. 86. №. 1.June 1999. P. 96.
• 77
  Holt ME. The Primacy of Party Reasserted // Journal of American History. Vol. 86. №. 1.June 1999. P. 157. Статья Холта так же, как и Формисано. опубликована среда материалов круглого стола, посвященного проблеме альтернативной, по сравнению с парадигмой «партийного периода», интерпретации американской истории в 1830-1890 гг.
• 78
  Cherny R. American Politics in the Gilded Age, 1868-1900. Wheeling, 1997. P. 130-138.
• 79
  McCormick R.L. Op. cit. P. 257-259.
• 80
  Address to the Republican Citizens of the State of New York. N.Y., 1813.
• 81
  Брайс Дж. Американская республика. Ч. II. М., 1890. С. 268.
• 82
  Formisano R.P. Op. cit. P. 112.
• 83
  Floy J.D.D. Review of the Book by E.F. Ellet: The Women of the American Revolution //The Women of the Revolution. The Ladies’ Repository: A Monthly Periodical, Devoted to Literature, Arts and Religion. Vol. 10, iss. 7. July. 1850. P. 234.
• 84
  О роли женщин в политике, в том числе и в революционные годы, написано уже немало. См., например: Kerber L. Women of the Revolution: Intellect and Ideology in Revolutionary America. Chapel Hill, 1980.