Республика и дипломатическая тайна

С. А. Исаев
Статья посвящена малоизвестному сюжету из истории становления русско-американских отношений в начале XIX века - процессу выбора первого американского посланника в Санкт-Петербурге

Российская империя и США установили дипломатические отношения в 1809-1810 гг. Российская империя была монархией, США — республикой. В наше время различие форм политического устройства, кажется, перестало быть фактором, осложняющим дипломатическое взаимодействие. А как обстояло дело тогда?

Академик Н. Н. Болховитинов, автор фундаментальных работ по истории российско-американских отношений, очевидно, исходил из того, что было бы в порядке вещей, если бы монархическое российское правительство и его представители за рубежом относились непримиримо враждебно к США и к американцам из-за того, что США — республика, а американцы — республиканцы. Он констатировал, что на самом деле все было иначе, но усматривал в этом отрадную аномалию: «с революционной Францией в 90-е гг. XVIII в. воевали, а с республиканской Америкой торговали!»1. То было при Екатерине II, а «крайний реакционер Павел I … не только не видел никаких препятствий к установлению прямых дипломатических связей с Республиканскими Соединенными Штатами, но и писал даже, что «тамошнее правительство» приобрело с его стороны «всякое уважение»». 4 мая (23 апреля) 1799 г. Павел I в письме российскому послу в Лондоне Р. Воронцову ответил положительно на предложение американского посланника Руфуса Кинга об «установлении взаимных миссий»2. Павел одобрял жесткое противодействие США Франции в 1797-1799 гг. и в тот момент еще не знал, что 18 февраля 1799 г. президент Джон Адамс инициировал нормализацию отношений с Францией. Когда весть об этом пересекла Атлантику, Р. Кинг уклонился от дальнейших переговоров.

Правда, вскоре и в российской политике произошел поворот в том же (антианглийском) направлении: в апреле 1800 г. были отозваны российские представители из Вены и Лондона, а 4 ноября (23 октября) 1800 г. Россия известила иностранные государства о наложении эмбарго на британские суда, — но поворот этот был остановлен и обращен резко вспять убийством Павла I и на отношениях России и США не сказался (или не успел). Чуть раньше, но практически одновременно (учитывая, что при тогдашних средствах сообщения информация из Америки в Европу (или обратно) поступала не ранее чем за 6 недель) сменилась власть и в США: 4 марта 1801 г. истекли полномочия федералиста Дж. Адамса, и в должность президента вступил республиканец Томас Джефферсон.

Новая администрация США рассчитывала, что страна сможет извлечь максимальную выгоду из своего нейтралитета, торгуя с воюющими державами Европы. Число американских консулов за рубежом заметно увеличилось, и, в частности, в 1803 г. в Санкт-Петербург был назначен Леветт Гаррис. Но при этом и Джефферсон, и госсекретарь Джеймс Мэдисон стремились сократить политико-дипломатическое взаимодействие с Европой. В переписке Т. Джефферсона и Александра I до 1807 г. не было речи об установлении дипломатических отношений, и даже идея торгового договора с порога отвергалась на том основании, что стороны могут дать его положениям взаимоисключающие интерпретации, а это может спровоцировать недоразумения вплоть до войны3. Однако действия Великобритании и Франции, направленные против торговли другой стороны, особенно континентальная блокада, введенная декретом Наполеона 21 ноября 1806 г., и британские Приказы в Совете 10 января и 11 ноября 1807 г. покончили как с режимом наибольшего благоприятствования для торговли нейтралов, так и вообще с принципом «торговля сама собой, политика сама собой». Американцы осознали глубину и особенно необратимость перемен далеко не сразу. Они отлично знали, что Россия с 1780 г. последовательно отстаивала права нейтралов на ведение торговли. Тем не менее еще 20 апреля 1807 г. Мэдисон в письме Джефферсону возмущался тем, что Л. Гаррис пишет в тоне полномочного министра, забывая, что он всего лишь консул4.

Не прошло и трех месяцев, как грянул Чесапикский инцидент (22 июля 1807 г.), первоначально воспринятый американцами как начало полномасштабного британского нападения. 2 июля 1807 г. американское правительство решило выступить с инициативой установления дипломатических отношений с Россией — союзницей Великобритании, кровно заинтересованных однако, в том, чтобы покончить с британской «тиранией на морях»5.

Инструкция Мэдисона от 6 июля 1807 г. была получена американским посланником в Лондоне Джеймсом Монро немногим ранее 21 августа6. Монро устно сообщил об американской инициативе М. М. Алопеусу — российскому посланнику с особым поручением в Лондоне, а Алопеус в тот день — 21(9) августа — составил донесение министру иностранных дел А. Я. Будбергу7. Депеша Алопеуса была получена в Петербурге 17(5) октября 1807 г.8 Но Будберг 11 сентября (30 августа) ушел в отставку. Новый управляющий министерством Н. П. Румянцев на следующий день ответил Алопеусу, что Александр I «уже давно мысленно избрал кандидата на этот пост», но, прежде чем его назначить, желает знать, каков будет ранг американского дипломатического агента9. Монро тем временем выехал в США, и Алопеус попросил о встрече американского уполномоченного в Лондоне Уильяма Пинкни. Встреча состоялась 13 декабря, а 14 декабря Пинкни написал Мэдисону, что Россия направит дипломатического агента в Вашингтон, как только получит информацию о ранге американского дипломатического агента10. Очередь была за американцами, и последовала дипломатическая пауза, затянувшаяся на несколько месяцев.

Не удивительно! К августу 1807 г., когда Монро беседовал с Алопеусом в Лондоне, Россия уже перестала быть союзницей Великобритании. 14(2) июня 1807 г. Наполеон нанес русской армии поражение при Фридланде. 7 июля 1807 г. был заключены Тильзитские договоры о мире и союзе Франции и России, которые предполагали разрыв России с Англией, последовавший за британским нападением на Копенгаген в сентябре и позднее оформленный декларацией Александра I11. Теперь Россия даже в принципе не могла оказать на Великобританию дипломатическое давление в защиту прав нейтральной торговли. Американцы считали возможной вооруженную борьбу в защиту этих прав (например, в Триполитанской войне 1801-1805 г.), но не допускали и мысли о заключении военно-дипломатического союза с какой-либо из европейских держав, даже фактически воюя с общим врагом. Так, в 1802 г. США отказались от союза со Швецией против Триполи, в 1812-1814 гг. — от союза с наполеоновской Францией против Великобритании. Такие союзы, по убеждению американских руководителей, были чреваты разнообразными опасностями, о которых предупреждал еще Дж. Вашингтон в Прощальном послании 1796 г., и к тому же лишали США нейтрального статуса, до 1806-1807 гг. весьма выгодного. В марте—октябре 1808 г. Джефферсон связывал гораздо большие надежды с американским эмбарго, рассчитывая, что оно окажет на Британию и Францию экономическое давление, достаточное, чтобы вынудить отменить их Приказы и декреты12. К тому же, 21 сентября 1807 г. Джефферсону и Мэдисону стало известно, что Великобритания настроена на урегулирование Чесапикского инцидента13. Поэтому интерес к установлению отношений с Россией у американцев в конце 1807 — начале 1808 г. пропал.

Когда 20(8) мая 1808 г. Н. П. Румянцев представил Александру I доклад об учреждении российских генеральных консульств в Филадельфии и Бостоне, российское правительство так и не имело запрошенной информации о ранге американского дипломатического представителя. Едва ли эту меру можно рассматривать как реализацию российско-американской договоренности 1807 г.14 Необходимость учреждения консульств была связана, скорее, с готовившимся указом императора Сенату от 12 августа (31 июля) 1808 г. «О неввозе иностранных товаров в Россию без свидетельства Российских консулов» — консулы должны были свидетельствовать, что «грузы не составлены из продуктов Англии и Швеции, ниже из произведений их колоний»15. Другое дело, что в соответствии с принципом дипломатии Н. П. Румянцева — «когда существует разрыв между двух держав, нет и торгу»16 — торговые отношения между двумя странами невозможны были без хотя бы минимального уровня политико-дипломатического взаимодействия. Поэтому А. Я. Дашков был назначен не только генконсулом в Филадельфии, но и поверенным в делах. Однако и в его консульской инструкции говорилось, что он назначен «для пользы торговли подданных своих», и в инструкции как поверенному в делах — что «миссия имеет скорее торговые, чем дипломатические цели» 17. Дашков был назначен еще почетным корреспондентом Российско-Американской компании, — Румянцев уже тогда надеялся усилиями Дашкова решить некоторые острые проблемы Русской Америки и, прежде всего, прекратить продажу американцами огнестрельного оружия тлинкитам — злейшим врагам русской колонизации18. Лишь в дальнейшем выяснилось, что вашингтонское правительство не могло и не хотело этим заниматься  19.

Только в июле 1808 г. Джефферсон принял решение о назначении Уильяма Шорта посланником в России. Из письма Джефферсона Мэдисону от 29 июля видно, что президент уже подписал верительные грамоты Шорта, но по некоторым позициям у него возникли сомнения (и в дальнейшем документ этот был, видимо, уничтожен). В грамоте было сказано, что посланник (minister) должен пребывать при персоне императора (to reside near his person) — «но следует ли нам в то же время учреждать постоянное представительство (a permanent legation), очень сомнительно». Джефферсон спрашивал: «Не является ли существенной секретность его миссии? Не потому ли мы посылаем его именно тогда, когда Сенат не заседает, что это позволит сохранить секретность?»20. 31 июля Мэдисон согласился переделать верительные грамоты. В августовской (1808) переписке Джефферсона и Мэдисона обсуждались многие технические детали миссии Шорта, причем 19 августа (но не раньше) президент настаивал на крайней ее срочности21. В те дни американские руководители получили известие о серьезных успехах антинаполеоновского восстания в Испании, начавшегося 2 мая 1808 г. Джефферсон писал 9 августа: «.Я рад, что… обнаружился, наконец, предел мощи Бонапарта»22.

Для США значение этих событий было колоссальным. Их соседи — колонии Испании в Америке — только что оказались под номинальной юрисдикцией короля Хусепе — Жозефа Бонапарта. Однако политические элиты и население колоний относилось к Наполеону настолько негативно, что тех, кто был уличен в бонапартистских связях или даже только симпатиях, расстреливали или сжигали живьем. Они готовы были, однако, принять британское покровительство, признавая своим сувереном Фердинанда VII, от имени которого действовали испанские патриоты. Успехи испанского восстания поставили Тильзитскую систему под удар, создали впечатление, что Наполеон в ближайшей перспективе вынужден будет заключить мир, и, видимо, заставили Джефферсона вновь думать о том, как бы привлечь российского императора к борьбе за права нейтральной торговли. 29 августа, приглашая Шорта в Монтичелло на конфиденциальную беседу, президент так очертил его задачу в Санкт-Петербурге: «Когда настанет время для обсуждения мирного договора, связать его [императора Александра] обязательствами взять под защиту наши интересы, с тем чтобы преимущества, даваемые морскими правами, которые будут там согласованы, могли быть распространены и на нас и чтобы Англия и Франция не смогли задумать втайне принести нас в жертву, ибо ни та, ни другая успеха нам не желают» 23.

Можно ли сказать, что Джефферсон назначил Шорта постоянным дипломатическим представителем в России в ранге посланника, дав ему еще и специальное поручение? Пожалуй, нельзя. Шорт получил официальную инструкцию (подписанную Мэдисоном 8 сентября) как постоянный дипломатический представитель 24, и полгода спустя Джон Куинси Адамс, чей статус постоянного дипломатического представителя вне всяких сомнений, получил для руководства ту же инструкцию. Шорт отбыл из Филадельфии 1 октября. Заседания Сената начались 7 ноября 1808 г., но Джефферсон еще долго, до 24 февраля 1809 г., тщательнейшим образом скрывал факт посылки Шорта в Петербург от сенаторов и, еще более, от французов. Правда, Шорт следовал в Петербург через Париж, но его многолетний роман с жившей там мадам Розали, вдовой герцога де Ларошфуко, был настолько общеизвестен, что само по себе прибытие Шорта в Париж не могло возбудить у французов ни малейших политических подозрений25. Все это указывает скорее на специальный, чем на постоянный характер его миссии. И сам Джефферсон писал 30 августа министру финансов А. Галлатину, что миссия Шорта — «специальная, а не постоянная»26.

Шорт прибыл в Париж 15 ноября, Дашков — в первой декаде декабря 1808 г. К этому времени состоялось Эрфуртское свидание двух императоров (27 сентября — 14 октября), после которого русско-французский союз формально остался в силе, но напряженность в русско-французских отношениях не исчезла, и Наполеон не мог рассчитывать на военную поддержку России в войне против Австрии27. Н. П. Румянцев из Эрфурта направился в Париж, и там американский посланник Джон Армстронг информировал его, что Шорт следует в Санкт-Петербург в ранге полномочного посланника. Румянцев заявил, что «императорский посланник равного ранга будет назначен немедленно», и дал знать об этом в Петербург28. 10 декабря Армстронг познакомил Шорта с Румянцевым. Армстронг попытался вовлечь Россию … в наши здешние переговоры», а именно — побудить Румянцева добиваться от Наполеона «внесения таких поправок в декреты, которые давали бы США возможность полностью пользоваться всеми правами морской державы», торгуя с Россией. Он хотел, чтобы Румянцев мотивировал это необходимостью «снизить градус того недовольства, который существует в России из-за ограничений торговли, и сохранить верность России французскому союзу» с тем, чтобы шаг этот «имел видимость исключительно русской инициативы…, продиктованной исключительно нуждами России» 29. Армстронг, понимая истинный смысл Эрфурта, преувеличивал степень готовности России к открытому разрыву с Францией и недооценивал степень личной приверженности Румянцева Тильзиту. Дашков — воспитанник Румянцева — с порога отверг предложения Армстронга30 .

Румянцев выехал из Парижа в начале февраля 1809 г. Шорт остался в Париже, что объяснял (в не сохранившемся письме Л. Гаррису) плохим состоянием здоровья  31. Тем временем внешнеполитические приоритеты США изменились. 8 ноября 1808 г. Джефферсон, направляя в Конгресс годичное послание, приложил к нему письмо Уильяма Пинкни Мэдисона от 21 сентября 1808 г. как наилучшее изложение внешнеполитической позиции администрации. Пинкни был уверен, что испанское восстание обречено на поражение, что Наполеон вновь оккупирует Испанию, а Португалия разделит ее судьбу32. Из этого следовало, что Испанская Америка перестает политически зависеть от какой бы то ни было власти Старого Света: если эти колонии и не провозгласят независимости, управлять ими будут местные уроженцы или испанцы, фактически — пусть поневоле — утратившие связь с Пиренеями33. Пинкни давал понять — еще до Эрфурта — что Тильзитский союз более жизнеспособен, чем представлялось раньше; склоняя американских руководителей к мысли, что специальная миссия Шорта на скорый успех рассчитывать не может, но что ее цели тем тщательнее следует от французов скрывать.

Мне не удалось выяснить, когда Мэдисон получил донесение Армстронга от 2 января, где выразительно констатировалась приверженность Румянцева континентальной блокаде, но существует вероятность, что он располагал им уже к 24 февраля 1809 г., когда Джефферсон представил в Сенат кандидатуру У. Шорта на утверждение.

Джефферсон в своем послании заявлял о необходимости для США иметь постоянного представителя в Санкт-Петербурге, поскольку «постоянно существует возможность внезапного начала мирных переговоров». А «российский император по нескольким поводам высказал особо дружественные США чувства»; «его высокое положение и отношения России с господствующими в Европе державами позволяют ему оказывать давление на них в условиях военных невзгод, а в случае мирных переговоров его влияние может быть полезным для США». Таким образом, президент еще в августе 1808 г. направил Шорта в Санкт-Петербург, куда он и проследовал34.

Однако Сенат 27 февраля 1809 г. единогласно отклонил кандидатуру Шорта35. Знаменитый историк Генри Адамс назвал мотивы сенаторов «поразительно вздорными»36. Н. Н. Болховитинов, соглашаясь с этой оценкой, считал их «не вполне ясными»37. В августе 1808 г. Джефферсон совершенно категорически не хотел учреждать в России постоянное представительство. К мысли о необходимости иметь его в Петербурге они с Мэдисоном пришли лишь в феврале 1809 г. Однако послание президента от 24 февраля 1809 г. изображало дело таким образом, будто и в августе 1808 г. речь шла уже о постоянной дипломатической миссии! Можно предположить, что эта дезинформация понадобилась американским руководителям для того, чтобы скрыть от французов цели миссии Шорта, поэтому Джефферсон и подчеркивал, что российский император изъявлял свое желание по многим каналам — а значит, на протяжении длительного времени. Но сенаторы! Как еще могли они отреагировать на известие, будто президент своей властью учредил американское представительство в России, направил туда своего человека и полгода скрывал это от Сената?! К тому же, своим голосованием сенаторы давали понять вступающему в должность новому президенту Мэдисону, что реакция Сената на подобные действия исполнительной власти будет единодушной и негативной.

Мэдисон вступил в должность 4 марта 1809 г., а уже 6 марта рано утром пригласил к себе домой Джона Куинси Адамса и предложил ему ехать в Россию в качестве полномочного посланника. Адамс спросил: не предполагаются ли немедленные переговоры на какой-либо специальный предмет? Мэдисон ответил отрицательно38. На сей раз речь шла о постоянной миссии, даже без специального поручения. Адамсу не было предписано пребывать при особе императора: в противном случае ему пришлось бы 1012-1814 гг. находиться весьма далеко от Петербурга. Сенат 7 марта отверг кандидатуру Адамса (15 : 17) 39, но после повторного представления утвердил ее 27 июня (19 : 7)40. Дашков смог выехать из Франции только в мае 1809 г., прибыл в Филадельфию 1 июля, а 14 (2) июля вручил Мэдисону верительные грамоты41. Адамс отбыл из Бостона 5 августа, прибыл в Кронштадт 22 октября и 5 ноября 1809 г. вручил императору верительные грамоты. Александр I, вопреки уверенности Н. П. Румянцева, не сразу после извещения о появлении Шорта в Париже, а лишь 13(1) апреля 1809 г. назначил в США чрезвычайного посланника и полномочного министра — Федора Петровича фон дер Палена42. Выехав из Петербурга в Париж в конце июня, он из-за казуса с Шортом задержался там, и лишь после прибытия Адамса в Петербург Румянцев 27(15) ноября 1809 г. предписал ему следовать в Вашингтон. 10 июня 1810 г. Пален прибыл в Филадельфию, и 26 июня вручил верительные грамоты президенту Мэдисону, завершив тем самым процедуру установления дипломатических отношений43.

Н. Н. Болховитинов отметил с некоторым удивлением, что Адамс, «убежденный республиканец … довольно быстро нашел общий язык с российским самодержцем»44. Пален под впечатлением от первого посещения Белого Дома писал Н. П. Румянцеву: «Республиканская простота поражает человека, привыкшего к блеску европейских дворов, но когда за этой простотой видишь истинное достоинство, то легко с ней свыкаешься»45. Во всей обширной документации по истории установления российско-американских дипломатических отношений, это едва ли не единственное место, где республика противопоставляется монархии.

Означает ли это, что проблемы (и противостояния) не было? Проблема была, но российско-американским отношениям повредить не могла.

Люди, составлявшие политическую элиту России начала XIX в., искренне придерживались монархического мировоззрения. Среди них были лютеране и католики, чей монархизм имел свою специфику. Православные же, т. е. большинство, верили, что народ Российской империи — уникальный, избранный Богом народ, хранитель единственно истинной православной веры. Государственность этого народа имела столь же уникальную форму: форму самодержавной монархии. Власть самодержца свята, поскольку унаследована от кесарей Византии, и единственный ее источник — воля Бога46. По сравнению с такой формой государственности республика выглядела как нечто низшее, а мысль об установлении в России республики не только крамолой, угрожающей лично монарху, но и оскорблением достоинства народа-богоносца. Однако из этого следовало также, что попытка любого другого, «не избранного» народа, пусть даже и православного, ввести у себя самодержавное правление — выглядела бы как претензия не по чину, республиканское же устройство — как одно из многих уместных. Император Павел не только терпел республику в США: он сам в 1800 г. выступил учредителем греческой республики: Республики Семи Соединенных Островов. По инициативе Александра I в 1815г. была учреждена Краковская республика в Польше. Как видно, у этих монархов вообще не было аллергии на республику как таковую за пределами России.

Негативное отношение к республике отмечалось и во Франции. Но Первая французская республика, чья недолгая история (1792-1804) состояла из непрерывных войн (внешних и гражданских), террора, социальных катаклизмов и пяти государственных переворотов, стала канонизироваться как эталонная республика не ранее, чем в эпоху Июльской монархии. В противовес первым попыткам такого рода, Токвиль писал в 1834 г.: «Назвать республикой олигархию, правившую во Франции в 1793 г., — значит оскорбить республику как таковую. Это новое явление, и представляют его Соединенные Штаты»47.

В России 1800-х гг. разницу эту понимали ничуть не хуже, хотя подчеркивали с другой стороны. В 1807 г. в Санкт-Петербурге был издан знаменитый доклад министра финансов США А. Гамильтона о мануфактурах (от 5 декабря 1791 г.). Переводчик — В. Ф. Малиновский, будущий директор Царскосельского лицея, — в предисловии подчеркнул, что этот документ — «не теоретические вымышления разума, но есть произведение опытности государственного человека»48.Кроме того, царские дипломаты отмечали: «Сама природа республиканских правительств такова, что трудно, чтобы разговоры, которые ведутся с их министрами, очень долго оставались тайной»49. Неприязнь эта в какой-то мере распространялась на Великобританию, где парламент иногда предавал огласке дипломатическую переписку. Но в США со времен Вашингтона Сенат рассматривал ее только за закрытыми дверьми; лишь в марте 1808 г. публике позволили присутствовать, да и то была, вероятнее всего, оплошность престарелого председателя Сената вице-президента Джорджа Клинтона. История с миссией Шорта, во всяком случае, показала Румянцеву, что американцы умеют хранить тайны. Сам Румянцев узнал о ней от самого Шорта, имея возможность убедиться в неосведомленности всех прочих и оценить последующие действия американской администрации.

Примечания

  • Болховитинов Н. Н. Становление русско-американских отношений. 1775-1815. 1966. С. 199.
  • См.: Россия и США: становление отношений. 1765-1815. М., 1980. С. 221.
  • Там же. С. 261,271, 284, 285.
  • Republic of Letters. The Correspondence between Thomas Jefferson and James Madison. 1776-1826 / Ed. by J. N. Smith. Vol. 1-3. N. Y.; London. 1995. P. 1468.
  • [Jefferson Th.] The Writings of Thomas Jefferson / Ed. by A. A. Lipscomb & A. E. Bergh. Vols. 1-20. Washington, 1903-1904. Vol. 1. P. 470.
  • [Madison J.J.] Writings of James Madison / Ed. by G. Hunt. Vol. 1-9. Washington, 1900-1910. Vol. 7. P. 459-460.
  • Россия и США… С. 311.
  • Болховитинов Н. Н. Становление русско-американских отношений… С. 347.
  • Россия и США… С. 315.
  • Там же. С. 316; Леветт Гаррис тоже сообщил об этом Мэдисону депешей от 26 (14) января 1808. С. 319.
  • См.: Внешняя политика России XIX и начала XX века (Далее — BПP). Серия 1: 1801-1815. Т. 1-8. М„ 1960-1972. Т. 4. С. 98-101.
  • Т. Джефферсон — Дж. Мэдисону, 11 марта 1808 // Republic of Letters. Р. 1514—1515.
  • Ibid. Р. 1500.
  • Болховитинов Н. Н. Становление русско-американских отношений. С. 348.
  • Полное собрание законов Российской Империи. Т. 30. С. 475-476.
  • Н. П. Румянцев — Александру I. 2 июня (21 мая) 1809 // ВПР. Т. 5. С. 60.
  • Россия и США. С. 335.
  • Н. П. Румянцев — Александру I. 24(12) ноября 1809 // Россия и США. С. 389.
  • Роберт Смит — Джону Куинси Адамсу, 5 мая 1810// Россия и США. С. 410-411.
  • Republic of Letters. Р. 1526.
  •  Ibid. Р. 1528,1536.
  • Ibid. Р. 1531.
  • Россия и США… С. 334.
  • Там же. С. 339-340.
  • Dictionary of American Biography: Vol. 1-20. N. Y., 1928-1944. Vol. 17. P. 128-129.
  • [Jefferson Th.] The Writings. Vol. 12. P. 155.
  • Дипломатический словарь. M., 1986. T. 3. С. 695.
  • Дж. Армстронг — Дж. Мэдисону, 24 ноября 1808 // Россия и США… С. 348.
  • Дж. Армстронг — Дж. Мэдисону, 12 декабря 1808 //Россия и США… С. 349.
  • Дж. Армстронг — Дж. Мэдисону, 2 января 1809 // Россия и США… С. 350.
  • Л. Гаррис — У. Шорту, 29 (17) мая 1809 // Россия и США… С. 355; Если донесения Шорта в Вашингтон и существовали, в опубликованных документах они не упоминаются (см.: Там же. Прим. 3 к док. 279. С. 351).
  • American state Papers. Vol. 1 38. Washington, 1832-1861. Foreign Relations. Vol. 3.p-228-230.
  • Правительство США постановило 22 октября 1808 г. строить отношения с колониями Испании в Америке, исходя именно из такой перспективы. См.: [Jefferson Th.] The Writings. Vol. I. Р. 484-485.
  • Compilation of the Messages and Papers of the Presidents. Washington, 1897. Vol. I. P.461.
  • Senate Executive Proceedings. Vol. 1-3. Washington, 1828-1829. Vol. 2. P. 113.
  • Adams H. History of the United States during the administrations of Jefferson and Madison: Vol. 1-9. N. Y. 1889-1891. Vol. 4. P. 467.
  • Memoirs of John Quincy Adams: Vol. 1-12. Philadelphia, 1874-1877. Vol. I. P. 544- 546.
  • Senate Executive Proceedings. Vol. 2. P. 119.
  • Memoirs. P. 547.
  • Россия и США. С. 367.
  • Болховитинов Н. Н. Становление русско-американских отношений. С. 363.
  • Там же. С. 380.
  • Там же. С. 376.
  • Там же. С. 419.
  • См.: Казанский Л. Е. Власть Всероссийского Императора. М., 1999. (1-е изд. — 1913.) С. 156. 269,369-371,404.
  • Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1992. С. 178.
  • Отчет генерал-казначея А. Гамильтона, учиненный Американским штатам 1791 г. о пользе мануфактур, в отношении оных к торговле и земледелию. СПб., 1807.
  • Министр иностранных дел А. Р. Воронцов — посланнику в Голландии Г. О. Штакельбергу. 3 мая (21 апреля) 1803 г. // Внешняя политика России XIX и начала XX века: В 8 т. М, 1960-1972. Т. 1. С. 423.

Исаев С. А. Республика и дипломатическая тайна / С. А. Исаев // Проблемы истории международных отношений и историографии всеобщей истории. Сб.ст. памяти В.К.Фураева.. - СПб. : Издательство РГПУ им. А.И.Герцена. 2002, 2002. - C. 33-43

Скачать